Дэн Симмонс - Илион
Даэман поежился. Он и позабыл: где-то в окрестностях водятся динозавры. В душе тяжелой мутью всколыхнулись прежние страхи. Правда, Виржиния, Ванесса и прочие хором уверяли, что стада опасных чудищ бродят за пятьсот миль от Ардис-холла. (Все, кроме пятнадцатилетней Ады: та попросту буравила гостя изучающим, чуть насмешливым взглядом, как потом выяснилось, вполне обычным для этой странной девушки.) Но и тогда мужчину могли выманить наружу только пестрые, редкие бабочки. Сейчас и они бы не помогли. Благодарим покорно. Конечно, если рядом сервиторы и войниксы, бояться в принципе нечего… И все же откровенно не хотелось угодить в зубастую пасть доисторической твари, чтобы затем, лежа в лазарете, вспоминать о подобном унижении.
Исполинский вяз у подножия холма украшали десятки лампочек. Яркие факелы полыхали вдоль окружной подъездной аллеи, тянулись по краям дорожек, ведущих из дома во двор. Войниксы-охранники недвижно стояли у живых изгородей вплоть до самого леса. Под старым вязом был накрыт длинный стол, на праздничной посуде трепетали отблески факельных огней, плясавших на теплом вечернем ветру. Некоторые из гостей уже начинали сходиться к ужину. Даэман с удовольствием сноба отметил, что большинство мужчин по старинке облачены в грязновато-белые одеяния, бурнусы и «торжественные» костюмы землистого цвета: в более значимых кругах, к которым он причислял и себя, такая мода устарела аж несколько месяцев назад.
Одноколка мягко подкатила к парадному входу Ардис-холла и остановилась в луче желтого света, льющегося из дверей. Войникс распрягся и опустил дышла наземь, да так бережно, что седок не ощутил ни малейшего толчка. Легкий сервитор подлетел забрать багаж. Даэман радостно ступил на твердую почву: честно говоря, у него до сих пор кружилась голова после потерянного – или обретенного? – при факсе дня.
Распахнув двери настежь, Ада бросилась по лестнице навстречу новому гостю. Мужчина застыл на месте, растерянно улыбаясь. Девушка оказалась не просто красивее, чем он помнил. Она была прекраснее, чем он мог себе вообразить.
3
Долины Илиона
Греческие предводители сошлись у ставки царя; вокруг полно заинтересованных зрителей, и Агамемнон с Ахиллесом уже затевают грызню.
Нужно сказать, что сейчас я принял вид Биаса[3] – не пилосского военачальника из дружин Нестора, а того, который служит Менесфею. Бедный афинянин жестоко страдает от тифа и редко покидает свою ставку, расположенную дальше на побережье. (Но он еще оправится, чтобы сражаться в песни тринадцатой.) Копьеборцы и праздные наблюдатели почтительно расступаются, пропуская полководца в середину. Однако, по счастью, никто не ожидает, что он примет участие в предстоящих дебатах.
Я уже пропустил большую часть разыгрывающейся здесь драмы – ту, где «безупречный гадатель» Калхас объявляет ахейцам истинную причину ярости Аполлона. Один из военачальников шепчет мне на ухо, что прежде чем заговорить, Фесторид потребовал неприкосновенности – на случай, если народу или владыкам его речь покажется неугодной. Ахиллес обещал защиту, и тогда Калхас возвестил то, о чем все и так подозревали. На днях верный жрец Аполлона Хрис умолял царя возвратить захваченную в плен милую дочь; отказ Агамемнона прогневил «дальноразящего», и вот результат.
Стоит ли упоминать, как рассердило владыку подобное выступление. «Развонялся, только держись», – беззвучно хохочет мой собеседник, от которого сильно разит винным перегаром. Если не ошибаюсь, это Орус. Несколько недель спустя он падет от руки Гектора, когда герой-троянец начнет валить врагов направо и налево.
Пару минут назад, доверительно сообщает военачальник, Агамемнон согласился отдать Хрисеиду, хотя девица ему и «милее собственной жены Клитемнестры», по выражению распалившегося Атрида, но тут же потребовал взамен иную, не менее прекрасную наложницу. По словам упившегося в стельку Оруса, Ахиллес тут же обозвал царя «корыстнейшим среди мужей» и закричал, что аргивянам, то бишь ахейцам, или данайцам – как только не кличут этих окаянных греков! – нечем возместить потерю вождя. Но если ход битвы изменится в их пользу, пострадавший получит свою телку назад. А пока пусть отдаст ее безутешному отцу и заткнется.
– Тут сын Атрея поднял такую вонищу, что прямо сил нет! – Орус смеется во все горло, и несколько военачальников строго оборачиваются на нас.
Я киваю и внимательно смотрю вперед. Агамемнон, как обычно, в центре событий. Вот уж поистине прирожденный лидер – рослый, статный, борода завивается классическими колечками, полубожественные брови строго сведены над пронзительными глазами, умащенный маслом мускулистый торс облачен в изысканнейшие одеяния. Точно напротив него, посередке круга, стоит, подбоченясь, Ахиллес. Превосходя царя и молодостью, и силой, и даже красотой, он почти не поддается описанию. Еще когда я впервые увидел его на смотре кораблей, сразу проникся сознанием: передо мной самый богоподобный смертный среди множества богоподобных смертных, настолько впечатляет физическая мощь и властность доблестного сына Пелея. Тогда же я понял, что при всей своей силе и смазливости он все-таки достаточно глуп. Ни дать ни взять безумно похорошевший Арнольд Шварценеггер.
Ахиллеса и Агамемнона окружают герои, лекции о которых я читал в течение десятилетий. Встреча с этими парнями во плоти ничуть не разочаровывает. Подле владыки – но душою в закипающей ссоре явно не с ним – хмурится Одиссей. Он на целую голову ниже царя, зато шире в груди и плечах и потому среди прочих греческих вождей кажется буйволом в овечьем стаде. Лик Лаэртова сына суров и обветрен, глаза сияют живым умом и хитростью. Я еще не разговаривал с ним, хотя непременно воспользуюсь первой же возможностью пообщаться, пока война не закончилась и Одиссей не отправился в долгое плавание.
По правую руку от Агамемнона – младший брат Менелай, супруг Елены. Жаль, что мне не дают доллар всякий раз, когда кто-нибудь из ахейцев вякает, что, мол, будь Менелай искуснее в постели – «был бы у него побольше», – прославленная красавица не улизнула бы с Парисом в неприступный Илион, а греческие герои не мучились бы девять лет понапрасну, осаждая треклятый город. Слева от царя вытянулся по струнке Орест – нет, конечно же не избалованный наследник, тот оставлен дома, хотя в свое время отомстит за гибель отца и заслужит отдельной трагедии, – а его тезка, верный копьеносец властелина. Падет от руки Гектора в следующем крупном наступлении.
Рядом с Орестом я вижу Еврибата – царского вестника, не путать с Еврибатом – глашатаем Одиссея. Бок о бок с ним стоит Птолемеев сын Эвримедон, симпатичный малый и возница Агамемнона. Кстати, возницу Нестора зовут так же, но он гораздо уродливее. (Сказать по чести, я с радостью заменил бы все эти пышные патронимы на обычные, человеческие фамилии.)
