Алексей Еремин - Микстура. Сборник рассказов
Большой чёрный «Мерседес» медленно двигался вдоль поля по беговым дорожкам. Я бежал и бежал за ним. Пот заливал глаза, мышцы дрожали, дыхание сбилось, но я бежал и бежал. Бег за чёрным автомобилем был наполнен ужасом. Даже не от того, что дочь там в машине. Просто бег был страшен. От отвращения и страха на бегу меня рвало. Спазмы сжимали пустой желудок, вытекал пустой сок, но я бежал и бежал, поскальзываясь шипами на беговой дорожке. Бег за машиной длился и длился, уже несколько минут, пока я не упал. Дорожка обожгла ладони шкуркой царапин. Автомобиль мгновенно оторвался, замигал правым оранжевым поворотником и выехал за ворота.
Я побрёл к выходу. Зашёл в буфет на работе. За квадратным столиком, в углу двух больших окон, откуда открывался вид на крыши центра города, сидели начальник юридического отдела Мюрсепп и мой шеф. Они смеялись, поднимая друг к другу молочные чашечки с присохшими слезами кофе. Голубые глаза Мюрсеппа поверх чашки увидели меня, – лоб его вырос, а белые волосы сдвинулись назад. Шеф оглянулся через плечо. На мгновение на веселом лице проступил испуг, затем черты приняли покойное выражение.
Я схватил его за его любимый сине-гранатовый галстук с надписью FC Barcelona, зная, как это взволнует его. Я сминал скрюченными пальцами галстук, а он кричал: «Только не галстук! Пожалуйста, я уволюсь, садись на моё место, только не галстук!»
«Где моя дочь?», – крикнул я и ударил кулаком ему в кадык. «В нашем кабинете». Со всей силы я дёрнул за кроткий конец его галстука. Лицо его стало гранатовым, пальцами двух рук он схватился за воротник рубашки и повалился на спину, ударившись затылком об окно. Моё отражение лопнуло и пласт стекла рухнул на его горло. Голова отскочила от тела и полетела вниз. Я выглянул в ветреный тёплый воздух и успел увидеть, как голова раскололась на две дольки. Прилетели вороны и стали есть из чаш мозг.
«Опять ты хулиганишь?» – моя школьная классная руководительница стояла передо мной, – «Не хорошо!», – на животе, затянутом в синее шерстяное платье, соединились короткие толстые пальцы, унизанные золотыми кольцами: «Жена и друг тебя уже предали? А о дочери забыл?»
С её слов ужас бежал со мной по ступеням вниз, сталкивая куривших на площадках у урн, блестящие жерла которых были густо обсыпаны пеплом. Трое кавказцев в одинаковых чёрных кожаных куртках и черных лакированных туфлях, но в разноцветных, дынных, арбузных и абрикосовых тренировочных стояли над телом, лежащем на сером блестящем полу кафельной плитки, расчерченном цементными линями. Каждый сжимал в ладони по ножу. Они оглянулись. Я увидел их горбатые носы и загорелые, с иссиня-чёрными бородами лица. Мгновенно они исчезли, а на кафельной плитке оставалась моя дочь в изорванном платье. Её полные руки в длинных красных царапинах тянулись ко мне, лицо заморозила гримаса плача. Я обнял её и поднял на ноги. «Папа, я больше не буду, никогда не буду приходить после двенадцати ночи. И у Гали, и у других девочек не буду оставаться ночевать».
Я вышел из лифта. Настроение было победное: дочь дома, сборная выиграла, я гол забил. Входная дверь была приоткрыта. Я вошёл. Она встретила меня в свадебном платье. Рядом стоял её бывший муж в белом фраке, белой рубашке с чёрной гвоздикой в петлице. Они единогласно громко сказали: «Я возвращаюсь к мужу. Больше не приходи. А жене твоей я всё рассказала. Позвонила по телефону, тебя не было дома, она спросила, кто звонит, я ответила полно».
В распахнутой двери стояли жена и дочь. Перед ними два чемодана, светлой и тёмной кожи, купленные в Германии. «Уходи», – сказала жена. «Папа, как ты мог изменить маме?», – сказала дочь. За ними, переходя из комнаты в комнату, с серьёзными лицами на меня смотрели Рома, Степан, остальные друзья. «Пока», – одновременно крикнули жена и дочь и закрыли дверь.
Я разозлился и злорадно подумал, что теперь заживу в своё удовольствие. С обидой, что я спас свою дочь, а она мне так отплатила, я поднял чемоданы и положил их один на другой на заднее сиденье автомобиля. Потом несколько минут посидел за рулём, прогревая машину и успокаиваясь.
Уеду в маленький город, куплю домик на берегу озера. Квартира и дача останутся жене, а мне машина. Без пробок буду за пятнадцать минут добираться до работы, где-нибудь в городском центре. Буду жить один, раз все предали. Никаких больше обязательств, жён, друзей, детей. Только лёгкие отношения, книги, рыбалка, телевизор. Первая передача вошла чётко, и под тарахтенье дизеля машина мягко тронулась. Полный бак. Доеду до работы уволиться, – после того как Генеральный видел меня голым и поймал будильник, а шефу я смял галстук и отрубил голову, оба они не станут со мной работать. Значит заявление об увольнении подпишут сразу и сегодня же уеду из этого города. Не буду никому звонить, у них есть мой мобильный, если соскучатся, пусть сами звонят.
Утро, но проспект до работы был неожиданно свободен; опасаясь подвоха, я не ехал в крайней левой полосе, устроился в середине дороги. Ехал не быстро, километров шестьдесят. Вдруг наступило предчувствие плохого. Через мгновение сверху увидел, как сзади в правое крыло въехал чёрный бандитский «БМВ». Машину развернуло. В это время чёрный «Мерседес» с сигнальными огнями, мчавшийся навстречу по нашей проезжей части ударил спереди в правое крыло.
Машина, смятая с двух сторон, стояла рядом. Передо мной инспектор ГАИ, друг сразу и бандита и чиновника, чьи машины разбили мою, говорил: «Вы ехали слишком медленно посредине дороги и не уступили транспортному средству, приближавшемуся к вам сзади и транспортному средству, двигавшемуся с проблесковым маячком. Потому виновником дорожно-транспортного происшествия признаётесь вы. Кроме того, из школы нам сообщили, что вы изволили скрываться бегством от нижних чинов и господ офицеров его величества лейб-гвардии гренадерского полка. Кроме того, вы хотели покинуть столицу ради тихой провинции, в то время как должны молить о прощении семью и начальство. Кроме того, вам ещё картошку на даче выкапывать и забор докрашивать».
«Ты думаешь, если ушёл, сможешь не работать на даче и в семье?», – пьяная жена стояла на месте инспектора в окружении мужчин в костюмах. Двое стояли рядом с её телом, опустив за её спину руки. Карлик в белом фраке подбежал к ней, подпрыгнул, она нагнулась и чмокнула его губами: – Ты должен, – карлик, топоча каблуками, вновь пробежал к ней, они поцеловались, – работать на нас, как раньше, – карлик подпрыгнул и повис на её шее, целуя в щёки. За ними стояли ещё мужчины в костюмах, держали на палках опахала страусовых перьев, что крылами шуршали над ними.
Я подошёл к ней и ударил по голове бутылкой пива. Она рухнула к ногам, я наступил на неё и погрузился сапогами в ил. Вода была чёрная от торфа, поросшая у берега редкими стеблями сухой травы, а дальше боковой ветер гнал мелкую рябь вправо, быстро сносил белый поплавок на дуге лески. Низкие тёмные тучи висели над водой, противоположный берег не был виден. Ветер усилился, – я потянул на себя леску, но поплавок относило всё дальше. Вставив конец уды в ил, я потянул её на себя двумя руками, отклоняясь назад телом, как раб рычаг катапульты. Но ветер подул сильнее, пришло ощущение, что рыбалка это борьба, в которой необходимо вытянуть поплавок. Нельзя проиграть! Понимание, что необходимо преодолеть ветер, что это решающие мгновения, подавляло силы, уда вырывалась из сжатых кулаков, но я тянул и тянул, упираясь каблуками сапог в мягкий ил, скользящий под ногами. Я упрямо боролся, но росла обида, что ил скользит, что подошвы не могут упереться в прочную корягу, что жена, друзья, дочь предали, что будильник сам прыгнул в руку Генерального Директора.
Когда уда разлетелась в руках, когда тело моё взмыло в солнечный свет над серой пенкой облаков и полетело, кувыркаясь, я принял поражение.
Шею колол бугорок ниток верхней пуговицы рубашки. В пиджаке потели подмышки, – надо было их в воскресенье побрить. На рабочий стол лёг напечатанный лист, в левом углу косо начертано: «Проверить, доложить». Перед столом надо мной усмехалось красное, в капельках пота лицо шефа. На белой рубашке из наклонённых сине-гранатовых полосок выглаженного галстука сверкали золотым шитьём косые надписи FC Barcelona, а шея была гладкая, белая, даже без прерывистой строчки зажившей царапины. Закричал будильник. Звенел не переставая, прямо в самое правое ухо. Наверное, подкрался Генеральный Директор с моим будильником, чтоб напомнить, как я голым бегал по улице, и показать, что он видел меня в толпе. И стало ясно, что здесь жить и работать до смерти, что пойман я прочно, но может быть, за это мне вернут мою машину. Будильник рвался в самое ухо. Пахло кофе. В бухгалтерии пьют кофе. Генеральный нарочно подкрался с будильником, чтобы…»
Он рано проснулся в выходной, ехать на дачу, пока нет пробок на выезде из города.
