Рик Янси - Бесконечное море
Тонкий белый занавес приоткрывается, и в двадцати ярдах впереди я вижу фигуру человека, который сидит, привалившись спиной к дереву. Руки лежат на коленях, голова откинута. Она не светится в моем окуляре, значит он – не гражданский, он – часть Пятой волны.
Целюсь ему в лоб:
– Руки! Покажи мне свои руки!
Его нижняя челюсть отвисла. Пустые глаза смотрят сквозь поблескивающие ото льда ветки на серое небо. Я подхожу ближе. Рядом с ним лежит винтовка, точно такая же, как моя. Он к ней не тянется.
– Где остальные из твоего отделения? – спрашиваю я.
Он не отвечает.
Опускаю винтовку. Я идиотка. В такую погоду от дыхания идет пар, а его не видно. Должно быть, стон, который я слышала, был последним. Медленно, задержав выдох, оборачиваюсь на триста шестьдесят градусов. Ничего, кроме тумана и деревьев. Ни звука, только кровь стучит в ушах. Без паники. Паника убивает.
Такая же винтовка, как у меня. Такая же форма. И рядом на земле – окуляр. Он из Пятой волны, это точно.
Изучаю его лицо. Оно кажется мне смутно знакомым. Прикидываю, что солдату лет двенадцать-тринадцать, как Дамбо. Становлюсь рядом с ним на колени и надавливаю пальцами ему на шею. Пульса нет. Я расстегиваю его куртку и задираю рубашку, чтобы посмотреть рану. Его подстрелили в живот. Пуля крупнокалиберная.
Выстрела я не слышала. Либо он лежит здесь уже довольно давно, либо стрелявший использовал глушитель.
Глушитель.
Если верить Салливан, Эван Уокер лично уничтожил целое отделение. Ночью, раненный, сражался против превосходящих сил противника. Вроде бы разминался, перед тем как в одиночку стереть с лица земли военную базу. Тогда было трудно в это поверить. Сейчас передо мной мертвый солдат из отделения ПБВ – пропавших без вести. Есть только я, тишина в лесу и завеса белого тумана.
Теперь это уже не кажется фантастической историей.
«Думай. Думай скорее. Без паники. Это как шахматы. Оцени шансы. Просчитай риски».
У меня два выхода. Оставаться на месте, пока что-то не случится или не настанет ночь. Или убраться из леса, и побыстрее. Тот, кто шлепнул этого пацана, может быть уже в милях отсюда, а может прятаться за деревом и выжидать момент для прицельного выстрела.
Вариантов тьма. Где его отделение? Убиты? Преследуют того, кто застрелил мальчишку? А вдруг это сделал рекрут, который стал Дороти? Забудь о его отделении. Что будет, когда подтянется подкрепление?
Достаю нож. После того как я обнаружила тело, прошло пять минут. Если бы кто-то знал, что я здесь, меня бы уже не было. Подожду до темноты. Только надо приготовиться к тому, что на меня накатит отголосок Пятой волны.
Я ощупываю сзади шею солдата, пока не нахожу крохотный бугорок под шрамом.
«Сохраняй спокойствие. Это как шахматы. Ход – ответный ход».
Аккуратно делаю надрез по шраму, пока на кончике лезвия в капельке крови не появляется маленькая гранула.
«Так мы всегда будем знать, где вы. Так мы гарантируем вашу безопасность».
Риск. Риск засветиться в окуляре. Противоположный риск – враг одним нажатием кнопки поджарит твои мозги.
Гранула в крови. Жуткая неподвижность деревьев, колючий холод и туман, окутавший ветки, похожие на скрюченные пальцы. И голос Зомби у меня в голове: «Ты слишком много думаешь».
Прячу гранулу за щеку. Глупо. Надо было сначала обтереть. Теперь во рту вкус крови.
4
Я здесь не одна.
Я не вижу его, не слышу, но я его чувствую. Каждый дюйм моего тела покалывает оттого, что за мной наблюдают. Неприятное и теперь уже знакомое ощущение, оно со мной с самого начала. Чужой корабль-носитель завис над Землей, и за каких-то десять дней вся построенная людьми система затрещала по швам. Другой вид вирусной чумы: неуверенность, страх, паника. Забитые шоссе, заброшенные аэропорты, разграбленные отделения неотложной помощи в больницах, попрятавшееся по бункерам правительство, нехватка еды и топлива, где-то – военное положение, где-то – анархия. Лев крадется в высокой траве. Газель нюхает воздух. Гробовая тишина перед броском. Впервые за десять тысяч лет мы познали, каково это – снова быть добычей.
Деревья облепили вороны. Блестящие черные головы, пустые черные глаза. Их горбатые силуэты напоминают мне маленьких старичков на скамейках в парке. Птиц тут сотни – сидят на ветках, скачут по земле. Я смотрю на мертвого, его глаза пусты и бездонны, как у этих пожирателей трупов. Я знаю, почему они здесь. Они голодны.
И я тоже, поэтому достаю из своего мешочка вяленое мясо и немного просроченный мармелад «Мишки Гамми». Есть рискованно – для этого придется вытащить изо рта гранулу. Но надо быть начеку, а чтобы сохранять бдительность, нужна энергия. Вороны наблюдают за мной, наклоняя голову набок, будто прислушиваются к тому, как я жую.
«Жирные твари. С чего вы такие голодные?»
Атаки иных принесли вам тонны мяса. В разгар чумы небо почернело от вороньих стай, их тени скользили по тлеющей земле. Вороны и другие пернатые падальщики замкнули петлю Третьей волны. Они питались трупами зараженных, а потом разносили вирус по другим территориям.
Я могу ошибаться. Возможно, мы тут одни: я и мертвый мальчишка. Чем больше проходит секунд, тем безопаснее я себя чувствую. Если кто-то за мной и наблюдает, то, думаю, есть только одна причина, по которой он еще не выстрелил: он выжидает, хочет посмотреть, не появятся ли еще глупые детишки, играющие в солдатиков.
Я заканчиваю с завтраком и возвращаю гранулу за щеку. Минуты ползут еле-еле. Один из самых труднопостижимых моментов после вторжения – если не говорить о том, что на твоих глазах мучительной смертью умерли все, кого ты знала и любила, – это торможение времени при растущей плотности событий. Десять тысяч лет на построение цивилизации – и десять месяцев на то, чтобы ее уничтожить. И каждый день длится дольше предыдущего, а ночи проходят в десять раз медленнее, чем дни. Единственное, что выматывает больше, чем скука от растянутого времени, – это страх от осознания того, что любая минута может оказаться последней в твоей жизни.
Утро. Туман поднимается, и начинает сыпать снежная крупа. Ни ветерка. Деревья словно задрапированы блестящим белым саваном. Если снегопад будет таким слабым весь день, я спокойно продержусь до темноты.
Если не засну. Я не спала больше двадцати часов, и теперь мне тепло, комфортно. Кажется, уплываю.
В полупрозрачной тишине паранойя набирает обороты. Моя голова в перекрестке его прицела. Он высоко на дереве; он, как лев в засаде, замер в кустах. Я для него загадка. Мне следовало бы запаниковать. Поэтому он и не стреляет. Решил отпустить ситуацию. Должна же быть причина, из-за которой я болтаюсь тут рядом с трупом.
Но я не паникую, не срываюсь с места, как перепуганная газель. Я больше, чем сумма моих страхов.
Страхом их не победить. Ни страхом, ни верой, ни надеждой и даже не любовью. Только злостью и яростью.
«Пошел ты», – сказала Салливан Вошу.
Это единственный момент в ее истории, который произвел на меня впечатление. Она не плакала. Не молилась. Не умоляла.
Салливан думала, что все кончено, а когда стрелка часов отсчитывает последнюю секунду, нет времени плакать, молиться и умолять.
– Пошел ты, – шепчу я, и мне становится легче.
Я повторяю эти два слова громче. Мой голос далеко разносится в зимнем воздухе.
Хлопки черных крыльев в лесу справа от меня, недовольный галдеж ворон, и я в окуляр вижу, как на белом и коричневом фоне мигает маленькая зеленая точка.
«Я тебя засекла».
Выстрел будет трудным. Но трудно не значит невозможно. Я в жизни не держала в руках огнестрельного оружия, пока враг не нашел меня на площадке для отдыха на границе Цинциннати. Они отвезли меня в свой лагерь и дали в руки винтовку. Тогда сержант по строевой подготовке вслух поинтересовался, не заслало ли командование в его отделение рингера. Шесть месяцев спустя я всадила пулю ему в сердце.
У меня дар.
Ярко-зеленый огонек приближается. Может, враг знает, что я его засекла. Это не важно. Я поглаживаю пальцем спусковой крючок и наблюдаю в прицел за светящимся пятнышком. Вероятно, он думает, что я с такого расстояния его не достану, или выбирает более выгодную позицию.
Не важно.
Это, может быть, один из бесшумных убийц Салливан. Или какой-нибудь бедолага из выживших, который пытается спасти свою шкуру.
Не важно. Теперь имеет значение лишь одно – риск.
5
В отеле Салливан рассказала мне историю о том, как она застрелила одного солдата за холодильниками с пивом и как ей после этого было плохо.
– У него был не пистолет, – пыталась объяснить она, – а распятие.
