Сборник - Фактор города: Мир фантастики 2010
– И, конечно, неприкаянный дух этого Феофилова-Феофанова до сих пор бродит, стеная, вокруг своего паровоза, – зловещим голосом продолжил я историю.
– Само собой, – рассмеялся Федор, – как же без этого…
– То-то я смотрю, его до сих пор на металлолом не растащили – побаиваются привидений?
– Да нет, думаю, просто забыли про него все. Никто и представить не мог, что он до сих пор там стоит. Этот пакгауз поди лет сто не открывали – кому он нужен? Так что обживайся там, клиентов собирай, а с духом Феофилова разберешься, я думаю.
Мы посмеялись, допили пиво и разошлись по своим делам.
Для маленького автосервиса пакгауз оказался более чем хорош – после героической борьбы с заматерелой крапивой (обе стороны понесли существенный урон) и смазки ворот получился вполне удобный заезд, прямо на яму. Рельсы были притоплены в цементный пол и почти не мешали – выкорчевать их все равно было мне не по силам. Инструменты разместились на верстаках, и уже к вечеру я, зверски почесываясь (крапива дорого продала свою жизнь!), раскрыл ворота перед первым клиентом.
Жизнерадостный дед («Михалыч»! – избыточно громким голосом глуховатого человека представился он) на замшелом «Москвиче» неторопливо притрюхал по прорубленной в крапиве дорожке. Диагностика тут не требовалась – перекошенная машина явно говорила о лопнувшей передней пружине, а глухое бумканье – об «убитых» шаровых опорах. На мое удивление, дед оказался готов к вердикту и тут же достал необходимые детали из недр ржавого багажника. Вместе с железками на свет появилась характерной формы бутыль литра на полтора:
– Не побрезгуй, сынку, – проорал Михалыч, – сам гнал! Як слиза, бачишь? На березових бруньках!
– Да не надо мне… – стал отказываться я, подозревая, что со мной хотят расплатиться за ремонт местной валютой, но дед был неумолим:
– Ты только попробуй, в столицах такого не найдешь! Ты не думай, я деньги тебе за ремонт заплачу, а это от чистого сердца! Не обижай старика! Сам ведь гнал! На бруньках!
Устоять против такого напора я не смог, и бутыль перекочевала под верстак.
– Ты только Федьке не говори, шо я гнал, – заорал Михалыч так, что наверняка было слышно не только Федьке, но и всем остальным имеющим уши, – он знает, конечно, но ты все равно не говори. На всяк случай – бо шоб не вышло чё.
Засим колоритный дед удалился, но еще некоторое время из-за крапивной стены доносилось громогласное: «На бруньках!» и «Як слиза!» С облегчением вздохнув, я переоделся в рабочий комбинезон и спустился в прохладную яму.
Через час я почти исчерпал свой нецензурный лексикон, но ржавые болты все-таки были побеждены (не без помощи найденной в одном из ящиков циклопической бронзовой кувалды – она вполне бы подошла скандинавскому богу Тору), однако собрать подвеску сразу было не суждено – ржавой железякой я зверски распорол себе руку. Черт, похоже, навыки были слегка поутрачены… Кровь хлынула ручьем, и мне пришлось заматывать рану тряпкой. Пока я метался по пакгаузу в ее поисках, рабочий настрой окончательно исчез. Так что приезд старлея был воспринят мной с некоторым вялым энтузиазмом – появился повод отвлечься. Проницательный шериф наметанным взглядом немедленно засек бутыль:
– Михалыч? На бруньках? – усмехнулся лейтенант.
Я кивнул, а потом с запозданием вспомнил про конспирацию:
– Я тебе этого не говорил!
– Ну да, ну да… Конечно. Тоже мне, партизан… Кстати, отличный повод – с первым клиентом тебя!
У запасливого Федора моментально отыскались и стопочки, и незамысловатая закуска в виде сала, хлеба и лука. Накрыв импровизированный стол на облезлом капоте «Москвича», мы бодро разлили по первой.
– С почином тебя, Артем! – провозгласил старлей.
Затем последовали непременные «За настоящую мужскую дружбу», «За то, чтоб не последняя», «За прекрасных баб», «Шоб у нас все было!» и прочие непременные в русском застолье тосты. В какой-то момент я с удивлением обнаружил, что бутыль уже ополовинена, а я излагаю лейтенанту все перипетии моей последней неприятной эпопеи. Федор же, приобняв меня за плечи, заплетающимся языком говорит: «Хороший ты мужик, Артем, но занимаешься всякой херней!» Затем он начал меня убеждать, что вся беда в столице, а нормальный мужик (вроде меня) должен жить непременно в провинции и заниматься настоящим мужским делом (вроде авторемонта).
– В вашей Москве одни пидоры и студенты, которые тоже пидоры, – с великой убежденностью вещал он, – а настоящие мужики все здесь!
При этом он так истово стучал себя в грудь могучим кулачищем, что я испугался за его здоровье. Остатками гаснущего сознания я понял, что если хочу выжить, то пьянку пора заканчивать. Мне не сразу удалость донести эту мысль до собутыльника, который, кажется, только вошел во вкус, но через некоторое время он внял моим доводам.
– Эх, – сказал он с глубоким сочувствием, – слабое у тебя здоровье. Это все Москва ваша виновата! Ничего, поживешь тут у нас и…
Глаза его снова сфокусировались на бутылке. Я торопливо сказал:
– Ну, по последней – и спать.
Налили по последней.
– Ну, удачи! – рявкнул шериф, хлопнул стопку и побрел к своей машине.
Шел он с некоторым напряжением, но, оказавшись за рулем, неожиданно приободрился и, посигналив на прощание, резво стартанул. Я подивился стойкости местной милиции и вернулся в пакгауз. Меня сильно шатало, и в голове плавала светлая муть. Литр крепкой самогонки на двоих – это был явный перебор, но я как-то автоматически налил себе еще. Застыв со стопкой в руке, я задумался: хотелось произнести какой-нибудь завершающий тост. Взгляд мой упал на блестящие поверхности нелепого паровоза, и я с пафосом провозгласил:
– За тебя, Феофанов, несчастный ты придурок!
Последняя стопка вырубила меня как дубиной по голове, дальнейшее помнится очень смутно – кажется, я зачем-то полез в кабину паровоза. Во всяком случае, проснулся я там, скрючившийся в жутко неудобной позе и весь закоченевший на железном полу. Сказать, что мне было плохо, – сильно приукрасить ситуацию. Руки тряслись, ноги подкашивались, а в голове перекатывались некие не вполне круглые, но сильно неудобные предметы. Возможно, это были загадочные бруньки… Вдобавок я оказался весь перемазан засохшей кровью – тряпка на руке каким-то образом размоталась. Впрочем, в кабине было чисто – похоже, рана раскрылась и успела засохнуть до того, как я влез в паровоз… Удивительно, что я не истек кровью…
Выбраться из кабины было сродни подвигу – я даже не мог ругаться, только тихо постанывал. Огляделся вокруг, ожидая увидеть кровавый след, – но все было чисто. Ну и черт с ним, не до загадок… тем более, что с улицы уже доносился отвратительно бодрый голос Федора:
