Владимир Михайлов - Советская фантастика 80-х годов. Книга 2 (антология)
В институте еще не начиналась работа, но вдали, у центрального канала, Стван видел нечеткие фигурки — какие-то уж очень ревностные спешили в свои лаборатории. Вдруг стало жутковато — еще попадешь на кого-нибудь из прежних коллег. Распросы, разговоры и, хуже того, умолчания. Станут показывать, что все забыли, что, несмотря на случившееся тогда, готовы нормально к нему относиться.
Повернул в глубь территории, мимо стадиона. (Здесь даже теннисный корт сплошь каменный.) Не было понятно, куда, собственно, теперь. Как-то разыскать судей, явиться… Или нет. Будь он нужен, пробудили бы прямо в Башне. Вероятнее всего, он уже отбыл наказание, может просто жить. Получить в Административном адрес на комнату (теперь по возрасту и на квартиру), ходить в домовую столовую, благо, на это не надо денег. Когда, давно еще, Всемирный Совет принял закон о бесплатном питании по месту жительства, Стван не очень взволновался. Тем более что речь шла не о деликатесах, а так, о простом. Но теперь, без работы, оценит. Надо как-то доживать оставшееся.
Дошагал до высокой стены, ограничивающей владения Клон-Института, отворил железную дверцу.
Сразу шагнул в осень. Здесь, в зоне отдыха какого-то бытового комбината, пейзажный стиль. Он его тоже прекрасно помнил, и тут ничего не изменилось. Ярко-алые кроны осин среди желтеющих берез. Тропинки, пруд, где на черной, уже отцветшей воде пятнышки поздних лилий.
Точно такой же осенней порой было совершено его преступление. Вернулся из неудачно проведенного отпуска, взвинченный, обозленный на весь мир. И на Итальянской Террасе оскорбил, даже ударил человека. Оказалось, на Земле этого не было уже пятьдесят пять лет. Сел, сам заговорил — хотелось излиться — и сразу стал ненавидеть собеседника, спокойного, старавшегося и его успокоить…
Гул со стороны становился все сильнее, но исчезал, когда Стван опускался в ложбинки.
Прошел дворами мимо детских площадок, вертолетных стоянок и через высокую подворотню на Итальянскую улицу.
Она кишела народом.
Тогда, десятилетие назад, спешили в основном на белковые поля. На всех площадях Мегаполиса сияли слова: «СПАСИБО, ЗВЕРИ!» С завершением пищевых комплексов стало возможным освободить животных от вечной дани человеку. Объявлен был конец охоте и животноводству, свиней планировали преобразовать обратно в кабанов, быка — в буйвола.
А сейчас куда торопятся?
Чрево воздушки извергало толпу. Включены все конвейеры — четыре медленных, два быстрых. По среднему большинство бегом — для спорта или потому что опаздывают.
Резко пахло электричеством, сухим маслом. (Правда, чтобы почувствовать, надо было как следует надышаться в восемнадцатом веке.) Ну понятно — греется смазка в малых и мельчайших подшипниках, которых миллионы по всему устройству улицы.
Перекличка световых сигналов. Стрелы, круги, треугольники, показывающие, куда правильно. Очень тонкий, специально повышенный, чтобы пронзать обволакивающий гул, голос ближнего регулировщика: «Тридцать секунд на левых свободно…» Быстро бегущие строки световой газеты. Пониженный голос дальнего регулировщика. Глухой рокот конвейеров…
Стван по неподвижному тротуару шел к площади. Но в этот час и здесь тесно.
На него, с сединой в волосах, со шрамами на лице, оглядывались. Однако теперь уже не раздражали мгновенные оценки на ходу. Почему-то чувствовал себя крупным физически, почти громоздким, что, наверное, и соответствовало. Каким-то неуязвимым.
Фонтаны, деревья, два розовых фламинго летят над фронтоном библиотеки. И тогда тоже на этой улице подкармливали фламинго. Но в той прежней жизни неудовлетворенного одиночки в Мегаполисе он как-то не замечал мягкого очарования этого района. Магазинчики — у каждого свой стиль, крошечные кафе на три-четыре столика.
Витрина инструментов. Скромный блеск темного металла,1 микронная точность сочленений — не те неуклюжие, что он с ребятами мастерил. Раньше тоже не обращал внимания на инструменты, а теперь технология стала родной. Так хочется взять в руку настоящий резак, взвесить в ладони холодноватую полированную умную тяжесть.
Со стороны воздушки приближалась женщина.
Шла как праздник.
Круг внимания двигался с нею. Встречные мужчины провожали поворотом головы, женщины скашивали взгляд. А кто обгонял, тоже не мог не глянуть.
— Лизавета!
Не отдавая себе отчета, Стван бросился к ней.
Она чуть задержалась, гордо-снисходительная.
Сам сразу опомнился. Откуда? Даже и дальней праправнучки не может быть. Лиза-то осталась бездетной. И даже не очень похожа. Только чем-то общим, неуловимым.
— Извините.
— Нет-нет, ничего.
Хотел отойти, но она удержала его нестеснительным рассматривающим взглядом. Уверенная в себе, сознающая, что и стать-то с ней рядом — отличие.
— Простите, ошибся. — Стван совсем смешался, отступая. Конечно, не Лизавета. То есть не похожа. У Лизаветы и тени не было такого кокетства.
Их обходили, оглядываясь.
— Вы Стван, — сказала она. — Вы из прошлого.
— Я?.. Да… То есть… ну да.
— Торопитесь?.. Проводите меня.
Пошел в обратном направлении, напряженный С чувством, будто несет большую, очень хрупкую чашу. (О Господи, откуда она-то знает?)
— Утром по радио сказали, вы, возможно, выступите в дискуссии.
— Я?!
— Ну да. «Одиночество — благодеяния и пытки». Вас упоминали даже в двух программах. Сначала в Мировой — что вы вернулись после десяти лет в прошлом. Потом Город — про дискуссию и что вас приглашают в экспедицию в меловой период.
Окончательно потерялся и стал.
— Меня?.. Упоминали?
Она улыбнулась.
— Пойдемте. — Взяла под руку. — Вас, естественно Не меня же.
У него в голове сумятица. Значит, полноправный гражданин. Так сказать, реабилитирован.
Встроились в поток. Он осмелился глянуть на нее краем глаза. Нет, все-таки Лизавета. Только новая. Не затравленная, как настоящая Лиза, когда он ее первый раз увидел, не замкнувшаяся, как уже к концу у них, а другая. Спокойная и внимательная в своей красоте.
Она остановилась.
— Ну вот…
Рядом пышный, с десятком стекол-названий, подъезд. Неужели все?
Она вдруг сказала:
— Ни разу не была в Доме Дискуссий. Если б вы пригласили…
— Я?.. В Доме Дискуссий?.. А меня-то кто пригласит?
— Придут же именно вас слушать. Вы — участник.
— A-а… Да-да, тогда, конечно. Но разве вам со мной можно? Удобно ли? Преступник…
— Кто преступник?.. Как интересно!
— Разве об этом не говорили?
— Кто говорил?
Он сообразил, что не все обязаны помнить то, давнее. Но скрывать от нее, кто он, бесчестно.
