Вячеслав Морочко - Камни и молнии (сборник)
Сейчас мне послышалось, что она назвала себя «Эврика». Я поморщился: ужаснее не придумаешь!
– Давай полегче, – посоветовала она. – Не волочи мысли по полу. Пусть идеи сами носятся в воздухе вокруг твоей головы. А ты не думай о них…
– Люблю благие советы, – признался я. – Интересно, где носилась твоя вчерашняя идея игры двух пар команд на одном поле?
– Почему двух? – переспросила она.
– А сколько?
– Сколько надо? Сто? Двести? Тысяча?
– Гениально! – усмехнулся я. – Команды будут не играть, а дифундировать – проникать друг в друга…
– Значит «Диффузия»! – подхватила девица. – Теперь мы соавторы! Удачнее названия для игры не придумаешь!
Я не нашелся, что ответить. Воспользовавшись моим молчанием, она встала к стене напротив и, заложив руки за спину, продолжала вещать:
– Знаешь, мне кажется, со вчерашнего дня ты заметно выбрался из пустоты. Ты почти материализовался. Еще небольшое усилие, немножко тепла и ты совсем станешь человеком!
А я в самом деле чувствовал, что теплею и оттаиваю с каждой минутой.
Конечно, не от ее слов: открывающаяся истина делала мир таким прекрасным.
Даже в моей ассистентке проглянуло что-то симпатичное.
Все осветилось вокруг, будто солнце прошило стены лучами.
Я был счастлив, потому что знал: пустоты нет и никогда не было.
И не две жалких системы, нет – мир заполняет бесконечное множество автономных систем.
Эта мысль первым камнем ложилась в теорию мирологии.
Теперь я верил, что в бесконечности мироздания и, вместе с тем, рядом с нами найдется хотя бы одна система, населенная такими же искателями, как мы.
Я вдруг размечтался о том времени, когда можно будет заявиться туда и сказать: «Здравствуйте! Мы – ваши соседи!»
Попытался представить себе, что должен чувствовать человек, когда перед ним, казалось бы из ничего, возникает нечто живое, разумное, мудрое – радость, восторг или испуг, мистический ужас…
Понял вдруг, что, пожалуй, без предварительной подготовки такая встреча может окончиться плохо.
Я был умилен своей собственной предусмотрительностью – такого со мной еще не бывало. Совсем расчувствовался.
Захотелось сделать или сказать что-нибудь доброе, теплое, чуткое. И я вежливо попросил ассистентку:
– Скажи пожалуйста… как тебя звать?
Она ничего не ответила. Только вздохнула, повела плечами и пошла.
Я не стал догонять, все смотрел ей вслед…
Она уже скрылась из виду, но еще долго сияло сквозь бетонную стену ее радужное колье.
1975
СКВОЗЬ ЩЕЛЬ[9]
Заяц выскочил на поляну, огляделся и тут же, прижав уши, шмыгнул в кусты. По кронам скользнула тень. Затрещали ветки. Бросились врассыпную кузнечики. Заяц остановился, задрал ногу и долго чесал за ухом.
Раздался звон. Из огромной, спустившейся с неба «шишки», как семечко, выскользнул человек. Он был в блестящих шортах, в легкой голубой безрукавке, в сандалиях. Сильное загорелое тело венчала крупная голова. А взгляд у него был светлый и добрый, он словно говорил: «По натуре я мальчик спокойный. И все же не прочь пошалить».
«Под ногами мох, – думал гость. – Значит рядом где-то болото: кочки, трясина и, разумеется, комары». Он присел на бурую кучу и в оба глаза разглядывал лес, а лес разглядывал его тысячами своих глаз.
На поляне, в стороне от других, росла большая сосна. Ее толстый, в два обхвата, ствол легонько поскрипывал. Шум кроны едва достигал подножия: она плескалась высоко на пронизанных солнцем ветрах. Сосна источала сладкий аромат. Она никому не мешала и никого не боялась. Ее мощные корни держали поляну, точно крепкое рукопожатие земли и неба. Мудрым своим величием дерево-патриарх осеняло ликующий день. и не ведало, что он может быть последним.
Рядом стремглав пролетела ворона. Усевшись на сук, она прокричала: «Ура!» – и сбила на человека шишку. Он встал, обнаружил вдруг, что под ним муравейник и, стряхивая с себя представителей смелого воинства, рассмеялся. Было щекотно. Царь природы отвык от таких фамильярностей. Заяц, окончив чесаться, на всякий случай дал тягу.
Юноша спустился к воде. Над деревьями, рядом с самой высокой и древней сосной вздымалась колонна его одноместного гравилета. Основание колонны покоилось на невидимой с реки поляне. Гостю жутковато было при мысли, что на этой, оставшейся в стороне от космических трасс, заповедной планете, он единственный человек. Он узнал запах липы. Ее аромат проходили в начальной школе. Запах напоминал детство. Разумеется, нежиться на тонком песочке корабельного аэрария было куда приятнее и гигиеничнее. По крайней мере там не впивались, как здесь, в его голые ноги надоедливые маленькие кровопийцы. Шорохи леса, плеск воды, запахи смолы и липы – все можно воссоздать внутри гравилета в еще более чистой, сгущенной форме. Это давно уже вошло в обиход, а впечатления от естественного, натурального порой вызывали разочарование.
У человека был отпуск. Он залетел сюда по дороге домой, просто так. Ему было некуда торопиться и хотелось увидеть, как далеко ушли люди от своей колыбели.
Подул ветерок. Было приятно, почти как в аэрарии корабля. Но гость насторожился. Ему вдруг почудилось, что надвигается неведомая опасность. Он ощутил это каким-то еще не совсем атрофировавшимся первобытным чувством. Кусты зашумели, будто огромный слон пробирался сквозь чащу. Потом все затихло. Человек усмехнулся и прилег у воды на песок. Он понимал, что знания его пока что сугубо теоретические. Однако понятие «слон» (юноша только раз в жизни видел это животное на гастролирующей зоовыставке) имело особый смысл. Оно было связано с необычной профессией человека.
С незапамятных времен люди жаждали получить в услужение «золотую рыбку». И наступило время, когда на роль рыбки стали прочить не найденную еще возможность искривлять пространство, чтобы перемещать предметы на расстоянии. Фантасты уцепились за слово «телекинез» и мусолили его, как хотели. В лабораториях не жалели энергии в надежде поколебать хотя бы «кирпичик» пространства. Шло время, и перед исследователями уже вырисовывались очертания «разбитого корыта», когда появилась гипотеза о «слоне». Элементарную область пространства сравнивали с могучим животным, которого не мог испугать самый грозный зверь, но появление крохотной мышки повергало в панический ужас. Приверженцы «слоновой» гипотезы говорили: «Никакими сверхмощными энергоударами пространства не пошатнуть – ищите «мышь»!» Легко сказать «ищите». Никто не знал, где и что надо искать. И ничего бы так и не нашли, если бы не удивительный случай с немолодым уже преподавателем математической школы Иваном Лазаревичем Денисовым. Он отличался устойчивой неприязнью к компьютерам всех систем и в самых сложных расчетах предпочитал обходиться без записей и электроники. На досуге этот чудак любил погулять на природе, упражняя свой мозг решением вариантов задачи по кривизне пространства. Однажды, как обычно, занятый мысленными выкладками, математик прогуливался в оранжерее. Неожиданно ему пришло в голову в качестве начала координат для расчетов взять самого себя. Он продолжал вычисления, но, когда наступило время возвращаться домой, обнаружил, что каким-то непостижимым образом сумел заблудиться в единственной прямой, как стрела, аллее. Он знал тут каждое дерево, каждый куст и, не видя никаких изменений, все шел и шел, а аллея все не кончалась.
