Левон Хачатурьянц - Здравствуй, Фобос!(Науч.-фант. хроника — «Путь к Марсу» - 3)
— Откуда же, позвольте узнать? Из подкорки? — скептически прищурился самый молодой из заместителей Тарханова, франтоватый начальник отдела биокибернетики.
— Точнее, через подкорку: но генератор пугающих галлюцинаций не там… Он дальше, глубже: в информационных недрах, которые абсолютно неподвластны мозгу, но в обычном состоянии подавляются, экранируются его деятельностью… В генах!
Воцарилось молчание, нарушаемое деликатным покашливанием. Семен изобразил на лице некое колебание — «ну конечно, все может быть…», — мину явно наигранную. Рентгенолог откровенно посмотрел на часы.
— Да-а… — сказал после паузы Добрак. — Представляю я, коллеги, как бы вы меня слушали по селектору… А так — воспитание не позволяет прервать сразу. А я, человек невоспитанный, воспользуюсь этим и договорю до конца. Итак, я полагаю, что анабиозные видения Акопяна, уникальные по продолжительности, связанности, чувственной реальности, не являются ни сном, ни галлюцинацией. Что перед нами — первое зарегистрированное, — гипнолог значительно постучал по столу, — потому что я уверен, что этот феномен наблюдали в разной степени тысячи раз, — первое зарегистрированное проявление генетической памяти! Да, я не сомневаюсь, что многие странности человеческой психики вроде воспоминаний о никогда не происходивших событиях — дань этой памяти! Быть может, она в какой-то степени влияет на вкусы человека, на выбор рода деятельности… не знаю. Во всяком случае, вера в метапсихоз — переселение души — наверняка построена на этом… на каких-то примитивно, неверно истолкованных сведениях о наследственной памяти.
— Одним словом, вы считаете, что… — надменно забасил из угла чернобородый богатырь, ведавший всем техническим оснащением центра.
— …Совершенно верно, что в настоящее время Сурен Акопян переживает события, случившиеся на самом деле с его невообразимо далеким предком много тысяч лет назад, в каменном веке. Но почему «включились» эти надежно схороненные в хромосомах… а может быть, и не в хромосомах… записи давно минувшего? Трудно сказать. Мы не знаем ни кода, ни материального носителя, ни способа записи… Только одно могу сказать наверное: феномен связан с необычным, никогда не испытанным людьми состоянием Акопяна. Люди погружались в анабиоз — но это происходило не на борту космического корабля, где движение со скоростью десятков километров в секунду, ускорения, торможения, скачки тяжести, хотя и смягченные искусственной гравитацией, однако не снятые полностью, создают очень своеобразный и непредсказуемый психофизиологический фон. Может быть, эти «сны» из прошлого станут препятствием на пути космонавтов, которым придется прибегать к гипотермии, чтобы преодолеть расстояния до звезд…
— Ну-с, межзвездными перелетами мы пока не занимаемся! — авторитетно заявил рентгенолог. — У вас все, коллега? Тогда я попросил бы Семена Васильевича отпустить нас на рабочие места…
Тарханов, уважавший Добрака, как великолепного гипнолога-практика, был готов простить профессору «старческую блажь» и дать ему выговориться полностью, по приходилось считаться с главными специалистами. Отпустив их, Семен попытался утешить сразу нахохлившегося старика, предложил ему изложить гипотезу письменно, с обоснованием, с каким-то научным аппаратом… но, очевидно, недоверие к «сумасшедшей» идее лишило слова Тарханова убедительности. Добрак ушел обиженный, наглухо замкнувшись в себе… и больше не возвращался к теме наследственной памяти. По крайней мере в официальном кругу.
А полет тем временем приближался к самой важной, завершающей фазе. Панин умело и уверенно вел «Контакт» знакомым маршрутом. Неожиданностей почти не было — ни внутри корабля, ни вне его, все системы, как говорилось в донесениях, работали нормально. Неприятные сюрпризы ограничились легкой формой лучевой болезни, которую по собственной оплошности получил инженер реактивной защиты Шварцкопф, да небольшим переполохом в связи с тем, что метеоритная пыль повредила солнечные батареи. «Контакт», по проекту самый быстрый из обитаемых планетолетов, когда-либо отправлявшихся с Земли, достиг максимальной скорости — около ста километров в секунду. Одним словом, по выражению Волнового, марсианский рейс проходил «вполне штатно». Беспокоил только Акопян…
Семен хотя и не допускал мысли о возможной правоте Добрака — уж слишком фантастичной казалась гипотеза, — но все-таки «для успокоения совести» передал суть предположений чешского врача директору Института генетики Матвею Юрьевичу Марголесу. Этот высокий, сутулый и нескладный старик в огромных старомодных очках (контактными линзами, а тем более искусственными хрусталиками он принципиально не пользовался) считался непререкаемым авторитетом именно по части наследственной информации. На запрос Тарханова академик ответил добросовестно и пространно, со многими структурными формулами; краткое содержание ответа сводилось к тому, что так называемой «генетической памяти», то есть записанных кодом нуклеиновых кислот сведений о событиях жизни далеких предков, быть не может. Во-первых, хромосомы и так «перегружены» данными о строительстве организма, там просто нет места для столь крупных информационных массивов. Во-вторых, если бы такая «память» существовала, то у животных не было бы нужды в обучении детенышей; новорожденные знали бы ровно столько же, сколько и родители… Было еще и «в-третьих», и «в-десятых»; в общем, Марголес камня на камне не оставил от идеи Добрака. Правда, говаривали про почти столетнего академика, что он был студентом биофака еще в те годы, когда генетика носила ярлык лженауки — и с тех пор, мол, сохранил обыкновение встречать в штыки любой новый, небанальный взгляд на привычные вещи. Но кого пощадят злые языки! В конце концов Марголес давным-давно искупил грехи юности созданием целой школы генетиков-исследователей. Оспаривать его выводы не решался никто, и…
…И на много дней замкнулся Добрак, фактически отошел от работы спецгруппы по изучению состояния Акопяна. То есть присутствовал на совещаниях у Тарханова, но при этом не высказывался и на все вопросы отвечал: «Мнения по данному поводу не имею».
Тем временем группа вела бесконечные споры, и каждый подтверждал свое мнение и опровергал чужие, оперируя целыми километрами диаграмм, графиков и печатных лент. Применить гипноз, попробовать переключить «сны» Сурена на другую, более оптимистическую тематику? Но все попытки такого рода неизбежно проваливались, будто внушение натыкалось на некий барьер в мозгу «спящего». Что бы ни внушали гипнологи, какие бы ухищрения они ни применяли, Сурен все так же ждал своей гибели в смрадной пещере, в теле первобытного охотника. Прекратить анабиоз? Но тогда скорее всего будет сорвана программа полета: Акопяну, и без того измученному призрачными страхами, придется бодрствовать до конца пути, он вконец устанет и не проявит должной чувствительности к биосигналам на Фобосе. «Разбудить» подопытного, провести над ним успокоительную психотерапию и снова охладить? Тоже нет гарантии успеха. Пускай не память генов, но некие скрытые от самых тонких приборов, загадочные живые механизмы все же проецируют на мозговую кору этот жуткий «видеофильм», и как знать — не начнется ли вместе с началом нового анабиоза следующая, еще более угнетающая «серия»?..
