Игорь Астахов - Чужая дуэль
— Я, пожалуй, пойду, а то к вам еще один посетитель рвется. Прямо спасу нет.
Еще не успела закрыться дверь за Шепильской, как в комнату влетел Селиверстов и с размаху плюхнулся в кресло, где до него сидела графиня. Едва сдерживая кипевшие внутри эмоции, в пол голоса спросил:
— Говорить-то в силах? Или как в прошлый раз?
— Ты, Петр Аполлонович, хотя бы поздоровался ради приличия, — дернул я уголком губ, изображая приветливую улыбку и выпростав из-под одеяла руку, протянул околоточному ладонь.
Тот пожал ее с такой осторожностью, словно хрустальную, на что я не смог удержаться:
— Прям как с девицей. Тогда уж и поцеловать не забудь.
— Да ну тебя, — прыснул околоточный. — Вас болезных не поймешь. Когда намедни после пары слов в бесчувствие впал, я уж решил — все, Богу душу отдал. Страсть как перепугался.
Наблюдая за цветущим, несмотря на недавнее ранение, Селиверстовым я неожиданно ощутил прилив сил. Без посторонней помощи подоткнул под спину подушку, сел, опершись на спинку, и уже в полный голос съязвил:
— Сказал же — не дождетесь… Да и ты, Петя, смотрю, оклемался. Бодрячком смотришься.
Околоточный, явно обрадованный происходящими со мной переменами, облегченно выдохнул:
— Графиня-то просто волшебница. Глазом моргнуть не успел, как на ноги поставила. Вон, даже рукой вовсю шевелю. Почти и не больно, — он несколько раз поднял и опустил левый локоть, слегка прикусив нижнюю губу. — Только вот на погоду ноет, зараза.
Я усмехнулся, огладив отросшую за время пребывания в беспамятстве бородку:
— Нет худа без добра. Зато теперь барометра не нужно. Лучше всяких бабок будешь дождь предсказывать… Ты мне лучше вот что скажи — до сих пор в покойниках числишься или уже воскрес?
Селиверстов провел указательным пальцем по усам, подкрутил кончики, и то ли с осуждением, то ли с восхищением, сказал:
— Да-с, ваше благородие, заварил ты кашу. Даже не знаю, с чего и начать.
— А ты с начала начни и все по порядку, как есть, изложи, — я повозился, устраиваясь удобнее в ожидании долгого рассказа.
Околоточный, не сумев до конца удержать важный вид, вдруг хлопнул в ладоши, и по-мальчишески, звонко рассмеялся, а затем выдал:
— Да меня самого распирает тебе все быстрее рассказать. Столько всего приключилось, что, наверное, и часа не хватит.
— Давай, давай, — подбодрил я Селиверстова, — мне спешить некуда. Выспался на десять лет вперед. Можешь болтать хоть час, хоть два.
Полицейский машинально вытащил из кармана портсигар и тут же, замешкавшись, вопросительно посмотрел на меня:
— Дыми, не стесняйся, — махнул я рукой. — Только форточку шире открой, пусть воздух свежий идет. А то натопили, дышать нечем.
Околоточный, все же отойдя к окну, закурил и начал рассказывать:
— Значит, дело было так — Прохоров, что тебя прямо у него в доме схватили, узнал только на следующий день, как вернулся. Уж и не знаю, кто и сколько из дворни плетей получил, но рассвирепел он знатно. Слава Богу, я к тому времени уже на ногах был и первым делом в часть к себе заявился. А там уж Никодим вовсю хозяйничает. Он спервоначалу опешил, перепугался, а потом отошел, запетушился. Мол, знать ничего не знает, поставлен должность исполнять личным указанием самого Подосинского и передо мной отчитываться не собирается. Но, мы тоже не лыком шиты, — злорадно оскалился Селиверстов, — у Буханевича под трактиром замечательный погребок имеется. Там-то я с этим красавцем и побеседовал предметно, благо их превосходительство народцем подсобил.
Я удивленно покачал головой:
— Господин околоточный надзиратель, ты меня пугаешь.
— А что? — обиженно взвился Селиверстов. — Им все можно, а я по головке гладь, да?
— Не обращай внимания, — успокаивающе махнул я рукой в его сторону. — Это шутка неудачная. Все правильно сделал. Давай, продолжай.
— А дальше, — околоточный раздавил в пепельнице окурок и тут же зажег новую папиросу, — самое интересное началось. Приемничек-то мой не той закваски оказался. Ломался не долго. А когда заговорил, то у меня волосы дыбом встали… Никакой он ни Никодим Колесников, а Николай Палкин, из донских казаков, осужденный за убийство вдовы-дьяконицы, которую перед смертью зверски пытал. Содержался он в Рыковской кандальной тюрьме и был прикован вместе со знаменитым убийцей тридцати двух человек Пащенко. Каким-то образом они на пару умудрились отковаться и бежали. Сначала прятались в руднике, где их рабочие кормили. Когда же рискнули вылезти на поверхность, то Пащенко пристрелили, а этот прохвост скрылся. И пока его искали по всему Сахалину, он спокойно пересидел зиму в Рыковской вольной тюрьме.
Тут я перебил Селиверстова:
— В вольной тюрьме — это как?
Он удивленно посмотрел на меня, но, тем не менее, пояснил:
— В кандальной тюрьме содержаться за тяжкие преступления и на работу не водят. А в вольной сидит всякая мелочевка и их можно выводить за территорию. Вот этим Нико… тьфу ты, то есть Палкин и воспользовался. Как потеплело, сразу ушел в тайгу. Мало того, умудрился выжить и добраться до Петербурга. Тут-то он и обратился по каторжанской протекции к некоему Старосте — редкостному негодяю, насильнику и убийце. А староста, между прочим, по описанию одноногий старик, ни много, ни мало, состоял в услужении у самого Подосинского. Вот тут круг и замкнулся. А дальше — все просто. Мерзавец Подосинский снабдил Палкина документами убитого уголовниками студента сироты и пристроил ко мне в полицейскую часть.
Околоточный скрипнул зубами от ненависти.
— Верно ты тогда угадал. И пожар его рук дело, и Филиппа Самохина, которого курьером посылал, он зарезал. Тот, само собой, и подумать не мог, что его свой же ножом в спину… А когда про тебе спросил, Палкин, про подземелье-то и поведал. Потом расхохотался так зловеще, и прошипел, что от Ахмеда еще никто живым не возвращался. А если, мол, ему жизнь гарантируют, то дорогу покажет… Само собой, пришлось с соглашаться. Путь-то он и впрямь показал. Однако, сука, перед самым тайным домом Подосинского с дрожек дернул. Пришлось стрелять, иначе бы утек.
— Попал? — насмешливо приподнял я бровь.
— Попал, — тяжко вздохнул Селиверстов. — Наповал.
Дрогнувшим голосом я задал давно вертевшийся на языке вопрос:
— А с Подосинским как? Взяли?
Околоточный поскучнел.
— Улизнул полковник, гнида скользкая… Правда, тоже недолго на воле погулял.
— Попался таки, сволочь? — я аж приподнялся на кровати.
— Да какое там, — в отчаянии рубанул кулаком воздух околоточный. — Лишь труп выпотрошенный мне достался. Аккурат на том самом месте, где ты ухажера мадмуазели Прохоровой нашел. Помнишь?
