Сергей Плеханов - Заблудившийся всадник. Фантастический роман
— Тут просто вавилонское столпотворение, — сказала Анна, когда Ильин вернулся с прогулки.
Оказывается, никуда не отлучаясь с постоялого двора, она увидела представителей полудюжины национальностей.
— Я ведь сюда как-то на пароходе из Петербурга до Шлюшина плавала на пикник. Где-то совсем неподалеку от Ладоги мы на берегу расположились. И за все три дня нашей экскурсии разве что десяток-другой барок с хлебом увидели.
— Теперь ты поняла, насколько тесно была связана Русь со всем миром? По ее территории проходили самые важные — в силу их безопасности — торговые пути. Ведь вокруг Европы викинги пиратствовали, а у нас купцов княжеские дружины охраняли…
— Так почему же потом такое захолустье воцарилось? — спросил Овцын.
— Татары, — вздохнув, сказал Ильин. — Они не только Русь придавили, но и международную торговлю порушили.
С иноземными купцами в Ладоге решили не общаться — если бы вышел какой-нибудь конфуз при обмене, здесь это могло бы привести к непредсказуемым последствиям.
— Знаете, где-нибудь вдалеке от населенных пунктов, от варягов княжеских, предлагаемые нами товары вызовут меньше вопросов, да и происхождение наше не так легко будет проверить. А здесь ведь — кем ни назовись, обязательно тебе земляка подыщут, поди тогда отвертись. За одно произношение, за словечки непривычного облика в колодки забьют, да еще и пытать станут, дабы вызнать, откуда такие подозрительные типы взялись…
Расчеты Ильина оправдались. В одном дне пути от Ладоги они набрели на берегу Волхова на стоянку любекских купцов, сплавлявших из Новгорода караван ладей с медом, поташем и кожами. Корыстолюбивые гости из-за моря с удовольствием согласились провернуть еще одну операцию, хотя, как и ожидал Ильин, немецкая речь одетых в славянскую одежду путников вызвала у купцов недоумение. Они с явным недоверием выслушали рассказ Анны о разбойниках, якобы ограбивших их.
— Ваше произношение мне незнакомо, — сказал один из граждан вольного города Любека. — Из каких краев вы?
— Из Кенигсберга, — ляпнул Овцын.
Купец недоуменно покрутил головой и сказал, что не слышал о таком городе. Ильин исподтишка показал кулак Василию — лезет с объяснениями, не зная элементарных вещей. Тевтонский орден обоснуется в Прибалтике лет через двести, на месте столицы Прусского королевства теперь, наверное, одни медведи обитают.
Но как бы ни были велики сомнения любекских негоциантов, когда они увидели то, что предлагали приобрести странные соплеменники, их обуял настоящий азарт. Стараясь перекричать друг друга, толкаясь и даже берясь то и дело за эфесы коротких мечей, купцы устроили нечто вроде аукциона.
Фонарик ушел за цену средней ладья — по указанию хозяина купцы тотчас же принялись переваливать ее груз на другие суда.
Щипчики для ногтей Ильин представил как личную собственность персидского шаха, взяв за образец рекламную операцию Бендера, всучившего людоедке Эллочке ситечко для чая. За свою безделушку он получил нечто гораздо более существенное, чем гамбсовский стул — целый гардероб мужского и женского платья.
Брелок с Эйфелевой башней оказался ритуальным символом самого первосвященника Канафы, отправившего на смерть Иисуса Христа. Правда, с этой драгоценностью чуть было не вышел конфуз, когда Ильин сказал, что на брелоке его первый владелец носил ключ от ковчега Завета. Один из купцов тут же решил прикинуть брелок к своим ключам, но от их массивных кованых колец хилая дюралевая безделушка сразу же погнулась. Кое-как удалось убедить покупателей, что ковчег открывался золотой отмычкой величиной с мизинец. Людям, привыкшим к огромным кованым замкам, охранявшим любой амбар, казалось невероятным, чтобы столь великая ценность, как свитки Моисеева закона, могла запираться маловнушительным ключиком.
Потом купцам предложили парик, но он вызвал у них только недоумение. Никто даже не спросил о его цене.
Как бы то ни было, и без того целый кошель серебряных талеров перекочевал к Ильину. Поэтому он по праву казначея решил, что остальные товары стоит придержать. Таким образом, кафтан, жемчуг, брошь и «молния» с джинсов составили стратегический резерв четверки. Пантелеймона-целителя решили вернуть Ивашке, ибо уверенности в том, что его уже начали почитать на Руси, не было. «Лучше не прокалываться. — сказал Ильин. — Хватит с нас Кенигсберга».
Овцын заметно повеселел оттого, что парик вернулся к нему, к тому же, Василий, видимо, надеялся, что до кафтана очередь может и не дойти. Надев немецкое платье — льняную рубашку камизу, короткие штаны брэ, плотные суконные чулки шосс, блио с длинными широкими рукавами, — он вертелся перед поставленным на ребро медным тазом, который вместе с прочей утварью остался на ладье от немцев. Анна пристыдила щеголя.
Денег хватило и на то, чтобы нанять гребцов, и на то, чтобы заплатить за целые палаты на Готском дворе Новгорода. При дешевизне съестных припасов в осеннюю пору четверка могла позволять себе каждый день весьма обильные трапезы, не боясь быстрого истощения любекского кошеля.
Вообще им многое было на руку. Дождливый октябрь позволил, не вызывая подозрений, осесть в городе будто бы до тех пор, пока погода станет более благоприятной для подъема по Волхову и Ловати к днепровскому волоку. А ударившие затем ранние морозы сделали возможной зимовку в Новгороде. Поскольку немногочисленные постоянные жители Готского двора знали, что Иоганн Шмальгаузен — так теперь именовал себя Ильин — попал в Новгород проездом в Царьград, ему не нужно было регулярно торчать на городском торгу, не было необходимости демонстрировать свои товары. Он просто ждал, когда по весне можно будет продолжить путь к югу…
Анна выступала теперь в амплуа дочери Шмальгаузена, причем имя ее решили не менять, ибо оно имело широкое распространение и в Европе. А вот Василию, который числился приказчиком купца, пришлось привыкать отзываться на Вольфганга — его природное имя было не в ходу у немцев.
Лучше всех жилось Ивану — ему не приходилось прикидываться кем-то другим, он по целым дням проводил в церквах, наслаждаясь древним богослужением Скоро его приметил сам епископ грек Иоаким Корсунянин — среди недавно обращенных в Христову веру новгородцев немного было таких ревностных прихожан Ивану стали поручать сбор пожертвований во время служб, затем как-то доверили читать псалтырь, что он исполнил с подлинным блеском.
Началось стремительное возвышение старообрядца — духовник князя Ярослава Лука Жидята, бывший настоятелем одного из храмов, призвал его прислуживать в алтаре, доверял ему помогать при своем облачении в ризу, завязывать на запястьях поручи, надевать фелонь. Иван поразил его своими познаниями в житийной литературе — потомок киевского менялы считал свою паству варварами, для которых имена близких его сердцу ветхозаветных пророков — пустой звук. Как-то в хорошую минуту, возложив на голову Ивана омофор, Лука объявил, что ему предстоит прославить христианскую веру великими подвигами. Это произвело на последователя протопопа Аввакума такое впечатление, что он неосторожно наградил иерея небольшой молнией. Кое-как крестясь онемевшими перстами, тот повалился на колени перед иконой Спаса Нерукотворного, благодаря за знамение.
