Константин Бояндин - Этап
Творилось что-то несусветное. Бегали чудища, с волчьей или собачьей, черт их поймет, головой, рвали на части всех, кого могли поймать. На его глазах разорвали милиционера – тот пытался отстреливаться, но пули чудищам были нипочем.
Михаил Петрович поднялся, осознавая, что это тоже бред, но, похоже, в этом бреду его самого сейчас сожрут. Встал, но так и продолжал играть «На сопках Маньчжурии» – раз было остановился, хотелось кинуться на помощь – хотя понимал, что не сдюжит, чудища были страх какими сильными. Остановился... и понял, что чудища, трое или четверо, обернулись и посмотрели на него. Как на еду посмотрели. И... пальцы сами продолжили играть, растягивать и сжимать меха. Чудища уже подбежали к нему, стояли рядом... и не видели человека, похоже.
Одна из давешних бабок сидела, забившись в угол, и крестилась, закрыв глаза. Михаил Петрович осознал, что да, чудища его отчего-то не замечают. Может, из-за музыки. Может, нет. Он подошел поближе к тому углу, где сидела бабка и приказал:
– Отставить, баба Дуня! Ну-ка, подъем! Идем, идем!
Она не сразу открыла глаза. А потом, когда открыла, тоже обратила внимание, что их с Петровичем никто из чудищ не видит – и не трогает.
– Пока не видят, надо уходить, – пояснил Михаил Петрович. – Где у вас тут укрыться можно?
– В школе есть бомбоубежище, – указала баба Дуня, вцепившись в его локоть. По совести, это сильно мешало играть. – Ох, господи, да что же это!
– Не цепляйся, – посоветовал Петрович. – Идем.
По дороге глазастая баба Дуня увидела других своих товарок – они прятались, кто на подвальных лестницах, кто еще где, но ясно было – и там найдут. Так и рос его небольшой отряд. Непонятно, на каком расстоянии действовала музыка, но шагов на десять точно. Бабки удивительно быстро взяли себя в руки – может, и в том тоже заслуга музыки, кто знает. А может, дело в том, что все они знали еще, что такое война. Так или иначе, а они шли, и пара парней, которые включились в «отряд», уже делали вылазки – когда видели кого-нибудь, выбегали, хватали под руки и тащили к остальным.
Когда дошли до школы, с Михаилом Петровичем шло двадцать пять человек, из них семь тех самых вчерашних бабок.
Ключей от бомбоубежища поблизости не оказалось, а вот в школу вошли. Там никого не было – видно, кто мог, те удрали. Петрович и его отряд шли и шли, уже подыскивали комнату с дверями попрочнее, и вдруг из-за угла выбежало чудище.
Все было бы ничего, если бы одна из девочек не завизжала. Чудище явно понимало, что рядом что-то есть. но отчего-то не видно! Оно пошло прямо к людям, и кто знает, что было бы, если бы наткнулось на них?
Петрович ударил его тростью. У трости был серебряный набалдашник, ударил прямо им. Должно быть, что-то вспомнилось про серебро. Ударил крепко, со всей силы, рискуя сломать трость. Но чудище, неожиданно для всех, рассыпалось в пыль. С первого же попадания.
– Тьфу ты, нечисть, – сплюнул Петрович. – Так, парни. Ищем, где можно закрыться. Нужны железные двери.
В итоге нашли – тир, ключи от него были брошены, видимо, уборщицами.
– Так, бабоньки, – Михаил Петрович обвел всех взглядом. – Мы с парнями сейчас пойдем, еще кого-нибудь найдем, кто выжил. Остальным запереться здесь и сидеть тихо! Мы постучим вот так, – изобразил, как. – Ясно?
– Ясно, Петрович, ясно, – отозвалась баба Дуня. – Будем сидеть тихо. Храни вас господь!
...Они спасли еще сорок человек. Больше уже не получалось, чудищ бегало жуткое количество, становилось все больше. Хотя музыка и помогала, становилось опасно выходить и входить. Сам Михаил Петрович, вместе с тремя парнями, самому старшему из которых было двадцать, обошли всю школу, на всякий случай. Никого не нашли. Когда стало ясно, что следующая вылазка может заманить в школу десятки этих тварей, приняли решение держать оборону, на рожон не лезть.
То, что Глафира, покойная, как думал Михаил Петрович, жена сидит вместе с другими бабками, он заметил не сразу. Передал командование молодым – среди которых были участники войны – и сел, отдыхать. Не верилось, что все это происходит, все равно не верилось. Не разрешает такого диалектический и прочие материализмы.
Она сама подошла к нему.
– Миша?! – она посмотрела ему в глаза, и Михаилу Петровичу стало не по себе – едва сил хватило подняться. – Мишенька, родной... – и заплакала, обняв его. Так и стояли – все остальные притихли – а Глафира никак не могла прийти в себя, и успокоиться.
Что, в общем, неудивительно.
– ...Все время здесь просыпаюсь, – рассказывала Глафира чуть позже. – Точно ведь помню, что померла, что ты лекарство приносил, что за водой пошел. И вот я тут, и ты здесь! Миша, неужели так бывает?
– Сам не знаю, Глаша, – улыбнулся он. – Выходит, бывает.
Они сидели, говорили, и остальные уже немного успокоились – были уверены, что с чудищами справятся, и придут потом ко всем на помощь.
Глаша исчезла первой. Михаил Петрович опешил, оглянулся – куда делась?! – и тут исчезли остальные. Не одновременно, в течение нескольких секунд.
Он не успел ни удивиться всерьез, ни напугаться. Вспыхнул яркий свет, дыхание перехватило... и Михаил Петрович оказался в избе – незнакомой избе, сидел на скамье в дальнем от печи углу.
Дверь отворилась, и вошел человек – косая сажень в плечах, одет не слишком, скажем, модно, но прилично. Бородатый, с коротко стрижеными волосами.
Это был Аввакум. В миру – Тимофей Степанов. Он улыбнулся, и молча протянул руку. Дверь тут же отворилась снова, и вошел Георгий Платонович Тугуши, он же дядя Гоша.
– До сих пор помню, что Аввакум первое сказал, – дядя Миша закурил. – «Из какого года», спрашивает. Я и говорю, из шестьдесят шестого, а потом задумываюсь – а в самом деле, из какого? Он засмеялся, по плечу меня похлопал, и за стол пригласил. Как будто я просто взял и зашел в гости, как все нормальные люди. А я сижу, и понять ничего не могу. Поверить не могу, и Глашу помню, только что ее обнимал. Одно только и понимал: чудо случилось. И черт с ним, с диалектическим материализмом. Ведь чудо, настоящее. Даже два: вначале поганое, потом хорошее. Я ведь поругался с Глашей в тот день. А она слегла, сердце прихватило, я ей лекарство принес, пошел, чтобы воды налить... вернулся, а она уже преставилась. Так погано стало на душе... а тут понял, что чудеса бывают. Хорошие бывают, это главное. Ну, – он встал, похлопал Николаева по плечу. – Народ хочет музыки и танцев. Идем, Сережа, Маша тебя ждет. И Даша ждет.
* * *– Ну, за здоровье! – Жора поднял тост. Они сидели вчетвером – Жора, Валера, Степа и Николаев. И было ощущение, что своя компания.
– Ты не сердись, – Жора с наслаждением отпил глоток, посмотрел на бутылку. – Мы тут все, сам видишь, со своими сидим. Ясно, что все вместе, но все равно есть в доску свои, с ними проще. А сейчас вижу – свой ты. Скучно мне, Сергей. В казино идти не хочу, будет как всегда. А если наоборот будет, и казино по миру пущу, тоже скучно. Вот и пытаюсь, значит, цель в жизни найти. Так, чтобы и риск, и чтобы у других пока не получилось. И чтобы головой думать нужно. У нас тут все уже нашли себе занятие, чтобы добиться чего-нибудь. Ну, почти. Трепаться не буду, пусть сами расскажут, если захотят. А я вот не нашел пока. Вон, Даша уже нашла – я ее как послушал, как она про компьютеры эти рассказывает, так и понял: нашла себе призвание.
