Тимур Пулатов - Черепаха Тарази
- Кажется, вы правы. Взгляните, внутри еще одна трубка, похоже, каменная, а на самом донышке - пятна копоти... Простите, - спохватился он и прижал ладонью рот, чтобы скрыть волнение, - я не навязываю вам свои выводы. Я лучше уйду...
Бессаз пристально посмотрел на старика и усмехнулся:
- К чему вы всякий раз притворяетесь? Ведь мы с вами обо всем договорились... В чем-то ваши выводы кажутся мне более зрелыми и глубокомысленными... И в какие-то минуты я доверю вам больше, чем себе, одним словом, Бессаз намекал, что ему надоела эта игра и пора старосте открыто сказать, чего же он добивается от следствия...
Но староста повел себя странно, желая по-прежнему казаться человеком, ищущим только истину.
- Нет, лучше я уйду, - пробормотал он, - и немного прилягу, устал... Простите...
Бессаз посмотрел, как он закрыл дверь, затем нащупал в камыше, а потом и увидел внутри каменную трубку, от которой шел резкий запах горелого.
Осторожно вынул Бессаз эту трубку: по всему было видно, что из нее когда-то выглядывал язычок огня, потухая и разгораясь снова...
Разложив все это на столе - два спиленных куска соляной трубки, камыш и отдельно каменную трубку, - Бессаз сидел с озабоченным видом, желая вникнуть и сделать кое-какие выводы.
Но долго не мог связать по смыслу между собой - ни каменную трубку с камышом, ни соляную с орлом... хотя - при чем здесь орел? Он ведь уже давно вычеркнут из дела... И только неуместная шутка о курильщике гашиша все время вертелась в сознании, как ни желал Бессаз от нее избавиться. Она была так назойлива, что Бессаз уже хотел поверить в нее, чтобы успокоиться. И хотя понимал, что каменная трубка со следами копоти сама по себе ничего не доказывает без связей с другими уликами, но у Бессаза не было ничего другого, кроме версии о курильщике. Тем более, в его воспаленном, горячечном сознании она предстала вполне зримо, в ощутимых контурах, даже картинах.
"Кто обвинит меня в плохом расследовании? - спрашивал себя Бессаз. Прикованный был найден после обвала, - значит, убийство это давнее. И может, убили его не в этой деревне. Ведь рассказывал же староста, что холм был некогда глыбой соли и приплыл сюда, когда здесь было море... Кто знает, может, убийству этому много десятков, а то и сотен лет - ведь в соляном саване труп может сохраниться вечно... А кто опровергнет, что убийство совершено в другом месте или даже в другой стране? Да, прикованный этот чужестранец - зимми! [3имми - иноверец (араб.)] А поскольку он чужестранец, дело его должно быть расследовано по законам его страны. Да!"
Этот довод так взволновал Бессаза, что он вскочил из-за стола, чтобы объявить старосте о прекращении расследования. И уже направился к двери, но остановился в раздумье:
"Староста, конечно, давно догадывается о том, что прикованный чужестранец. Но все же - почему он вызвал меня для расследования? Значит, ищет выгоды. Но какой? Пусть не хитрит и не притворяется. Если надо старику... для чего - непонятно? Для престижа, для прикрытия злодеяния чего угодно... Я готов объявить прикованного самим дьяволом..."
Бессаз снова сел за стол, в задумчивости глядя на трубки и камыш. И вдруг вспомнил, как старый судья, передавая ему дела, рассказывал, что частенько преступников наказывают прямо на глазах у всех, держа для всеобщего обозрения над их головами вещь, которую они украли или пытались уничтожить.
Пастуха закопали в песок вместе с овцой, которую он пытался украсть, у преступника и жертвы торчали только головы. Пастух на чем свет ругал овцу, а та блеяла безумно, и так до тех пор, пока беркуты не выклевали им глаза.
В другой деревне человек был привязан к дереву с топором на шее только за то, что хотел отсечь свой палец на ноге, чтобы не идти в рекруты.
"Но неужели за курение гашиша человека надо приковывать к скале? думал Бессаз. - Если он пойман первый раз - полагается брать с него штраф, злостного же курильщика посылают на два года в тюрьму. Оглупление собственного рассудка курением этой дряни - есть сознательное уклонение от своего дела, обязанности, наконец, долга перед семьей, своим государством... Курильщики выражают стихийное недовольство самой жизнью. Они сознательные самоубийцы... - Так ловко, цепляя одну мысль за другую и идя не криво и хитроумно, а прямо, кратчайшим путем, Бессаз додумался и до этого: - А что, если курильщик гашиша совершил еще одно преступление и украл что-нибудь? К примеру, огонь? Нес, спрятав в каменной трубке, оттого она и закоптилась... Огонь - божий дар, его не крадут. А он почему-то спрятал огонь внутри трубки... Может, замышлял о поджоге? Нет, это кажется поспешным выводом. Надо еще раз осмотреть прикованного... Хотя доказать его виновность - в моих... вернее, в интересах старосты... Но надо хотя бы собрать против курильщика еще-два-три, пусть незначительных, факта..."
И Бессаз быстро оделся, взял трубку и вышел из комнаты. Староста, который сидел на кухне и аккуратно поправлял себе бороду, вскочил и отложил ножницы. Он смотрел на Бессаза - весь внимание, желание помочь, но Бессаз решил не тревожить старика. Он сказал:
- Мною установлено, что прикованный - чужестранец. Убийство произошло не у вас в деревне - можете быть спокойны... В другом месте... и, кажется, очень давно...
- Да, - одобрительно улыбнулся старик, - я тоже так подумал. Но, пожалуйста, не говорите об этом пока никому... Даже Майре. Иначе все будут смеяться над тем, что я вас вызвал. Ведь правосудие должно установить истину, независимо от давности и места преступления, не так ли?
- Верно. Поэтому мне хотелось бы еще раз подняться на холм. А вы оставайтесь...
- Я бы тоже желал, - на всякий случай пробормотал старик, еще раз высказывая готовность помогать Бессазу.
- Вы утомитесь... ведь подъем?
- Сделаем так: я закончу стрижку бороды и поднимусь за вами...
- Мне хочется вернуться до сумерек...
- Тогда разрешите, на всякий случай, подождать вас внизу, - сказал старик, возвращаясь на кухню и щелкая ножницами вокруг своей бороды.
Бессаз согласно кивнул, но старик уже и не смотрел на него, уверенный, что они договорились, Бессаз быстро прошел через площадь, поеживаясь от прохлады, и взобрался наверх, не обращая внимания на бормотания под крышами. Только раз, когда ему показалось, будто заговорили они о трубке, Бессаз остановился. И вправду, кто-то сказал: "Мы забыли отнять у него и трубку", - на что возразили: "И сотня таких трубок не покроет его долгов..."
Бессазу сначала показалось, что речь идет о том, чтобы отнять трубку у него, - это был бы слишком дерзкий поступок, за который он будет беспощадно наказывать.
Но подумал: о каком долге идет речь? И как мог чужестранец задолжать им? Нелепость! Хотя... впрочем, чужестранец мог быть купцом, привез сюда ножей или сабель, всякий железный хлам, но его так надули мушрики, что он разозлился, да еще остался в долгах.
