Кир Булычев - Летнее утро (Сборник)
— Конечно. Посейдон боялся волков. Он даже окружил свою гору каналом, круглой рекой, чтобы волк не скушал его близнецов.
— А если волк перепрыгнет через реку?
— Тогда Посейдон вырыл еще один канал.
— А если волк…
— Он построил еще один канал, и перестань меня перебивать.
Незаметно для себя Платон увлекся. Его давно интересовала проблема идеального общественного устройства. Он излагал Критию свои взгляды на социально-экономическую структуру Атлантиды и не заметил, что Критию стало скучно и он унес драгоценную раковину.
— И вот тогда, — закончил свой рассказ Платон, — боги разозлились и наслали на Атлантиду извержение вулкана, наводнение и прочие бедствия. Должен сказать тебе, мальчик, что я пессимистически отношусь к перспективе создания идеального государства. Так в один прекрасный день раздалось: бух!
— Бух! — весело отозвался Критий от перил.
Он сбросил раковину вниз и обрадовался, увидев, какой фонтан брызг она подняла.
— Что ты наделал! — вскочил Платон. — Что натворил!
— Пускай ничего не останется от Атлантиды. Все равно ты все придумал. Три канала и пять пар близнецов! Надо же так наврать! И не бей меня, я маме скажу!
— Я никогда не бью детей, — сказал великий ученый. — И вообще, не мешай мне работать. Я тебе не нянька! Всыплю по первое число, тогда посмотрим, у кого из нас склероз!
Критий понял, что шутки кончились, тихо заныл и пошел ловить бабочек.
Когда через час издательский раб пришел за рукописью, перед Платоном уже лежал свиток, исписанный неразборчивым почерком великого человека. У ног философа дремал Критий, которому снился волк, подкрадывающийся к близнецам.
— Возьми и вели ставить в номер, — сказал рабу Платон.
Невестка вернулась только к вечеру. Ученый сам накормил и уложил спать сорванца…
Через много лет растолстевший бородатый Критий рассказывал друзьям и собутыльникам:
— Я как махну эту ракушку через перила, старик как завопит: «Стой! И так ничего от Атлантиды не осталось!» А я ему: «Молчи, дед, у тебя склероз». Он озлился и написал про Атлантиду.
Друзья смотрели на Крития с жалостью и не верили ни единому его слову. Они снаряжали корабль на поиски исчезнувшего материка.
Вячик, не двигай вещи!
1
Мать пришла проводить Вячеслава на аэродром и держалась корректно. Вячик опасался не слез, не тревожных слов, а указаний, которые она не сделала дома и могла изложить здесь, в группе туристов, которые пока что присматривались друг к другу, выбирая себе партнеров или приятелей на время поездки в Англию.
Мать держала в руке скрученный журнал с латинским названием, потому что всегда помнила, что должна производить впечатление деловой, современной и умной женщины. Все это и так было понятно с первого взгляда, журнал был перебором.
Вячеслав проследил за взглядом матери. Особенно доставалось от него женщинам, одну из которых, худенькую шатенку, мать пронзила взглядом насквозь.
— Я подумала, — произнесла мать, — о той легкости, с которой завязываются в наши дни интимные отношения в среде молодежи. Мне приходилось наблюдать на Южном берегу Крыма, как внешне добропорядочными девушками овладевает какое-то специфическое курортное остервенение. Нет, я не ханжа…
Шатенка была причесана на прямой пробор и напомнила Вячику девушек с акварелей пушкинских времен. Слово «остервенение» с ней никак не вязалось.
— Ты меня не слушаешь? — спросила мать. — Ты не забыл ключ? Может случиться, что я буду на конференции, когда ты вернешься.
Фраза была сказана слишком громко, в расчете на аудиторию. Аудитория не обратила на фразу внимания.
2
Люда работала в библиотеке, была моложе Вячика на тринадцать лет и в начале зарубежного путешествия ее смущали робкие знаки внимания старшего экономиста. Может, даже не сами знаки, а ирония, с которой относились к ним окружающие.
От смущения Люда была с Вячиком суха и официальна, пока однажды в автобусе не зашел разговор о книге Маркеса и Вячик в споре оказался союзником Люды. А вскоре у Вячика обнаружились два достоинства, занимавшие верхние ступеньки на шкале моральных ценностей Люды: он был добрым и начитанным. Люда перестала его чураться.
А Вячиком овладела непривычная говорливость. Ему хотелось, чтобы Люда знала о нем все, начиная с воспоминаний о раннем детстве. Он не сразу сообразил, что происходило это оттого, что Люда была идеальной слушательницей, заинтересованной и благожелательной.
И ничто не предвещало (так казалось Люде) каких бы то ни было перемен в этих ровных отношениях.
Как-то вечером они стояли на берегу Темзы. В спину им косились печальные граждане города Кале с одним большим городским ключом на всех — творение великого скульптора Родена. Темза была неширока, другой, правда, они и не ждали, а на том берегу тянулись здания с открытки, купленной Вячиком еще в аэропорту.
— Вы не замужем? — спросил неожиданно для себя Вячик.
— Я раздумала, — сказала Люда. — Он хороший человек, но у нас с ним совершенно разные интересы.
Вячик с грустью подумал, что Люда еще очень молода и потому может судить и решать так категорично. С возрастом жизнь усложняется.
— Наверно, вам не следовало задавать такого вопроса, — сказала Люда.
— Почему?
— Это вмешательство в мою личную жизнь, — Люда вдруг улыбнулась и добавила: — Смотрите, какой смешной пароходик! Очень древний. Я же не спрашивала, почему вы не женаты.
— В этом нет тайны, — сказал Вячик, любуясь ее строгим, четким профилем. — Я привык жить с мамой.
Люда обернулась к нему, и тонкие высокие брови удивленно приподнялись.
— Понимаете, мама не представляет себе иной жизни. Она давно рассталась с отцом, я у нее единственный сын, единственно по-настоящему близкий человек.
— А дальше как? — вопрос вырвался у Люды непроизвольно. Ей не хотелось допрашивать Вячика.
— Дальше? — Вячик пожал плечами. — Не знаю.
— Знаете, что я думаю? — сказала Люда, помолчав. — Вы, наверное, никогда еще не любили изо всей силы. А если это произойдет, вашей маме придется смириться.
— Сомневаюсь, — сказал Вячик. — Мама никогда не смирялась.
В последнюю ночь в Лондоне Вячик принялся писать стихи. Для того чтобы не разбудить Завадовского, жившего с ним в одном номере, Вячик ушел в ванную, где искал рифмы, сидя на эмалевом бортике и опершись спиной о горячую трубу. Как назло, Завадовский среди ночи проснулся и, сонный, ворвался в ванную. Вячикина пижама была распахнута, обнажая подушечный живот, грудь, гладко переходящую в округлые плечи. Вячик не сразу опомнился. Его толстые пальцы крыльями синицы, закрывающей детей от коршуна, метались по листу блокнота.
