Наталия Шитова - Кира Вайори (СИ)
— Да, всё хорошо.
Я бросилась вверх по лестнице, подальше от всех, чтобы никто не слышал разговора.
— Почему ты звонишь с номера Альдона?
— Он пришёл к нам, предложил вывезти меня на изнанку. По третьему каналу.
— Обычный служебный канал, — задумчиво сказал Марек. — Им редко пользуются для оперативных целей, там приёмная база неудобно расположена, в чёртовой глуши…
— Я согласилась. Может, не стоило?
— Кирюш, если он дал тебе позвонить мне, значит, дурного на уме у него нет. Он своей шкурой дорожит, и он знает, что я с ним сделаю, если он решится на что-то скверное. Поезжай спокойно.
— А что вообще происходит, Марек?
— Возможно, скоро жизнь на поверхности начнёт меняться. Если мы сделаем всё правильно.
— Марек, я бы лучше осталась здесь. Подумаешь, с электричеством перебои! Ни за что не уехала бы, но со мной ребёнок Шокера. Он просил уберечь его.
— Вот поэтому, Кирюша, поезжай с Альдоном. Я сообщу о том, где ты, всем, кого это касается.
— Марат, только береги себя, пожалуйста!
— Ну, само собой, а как же?! Не думай о плохом. Всегда помни, что я у тебя есть.
Я вернулась вниз и отдала телефон Альдону.
— Собирайтесь, — буркнул Альдон, засовывая телефон в карман. — Я скоро вернусь.
9
— Какая отличная погода, даже ветра нет! И Тим спит уже два часа, — я склонилась над коляской, проверила. Малыш спокойно спал. — Миша, ты не замёрз?
Мишка молча покачал головой.
— Миш, что с тобой?
— Всё нормально, — спокойно ответил он.
— Миша…
— Всё в порядке! — рявкнул он и сделал несколько быстрых шагов вперёд, потом резко развернулся. — Извини, Кира. Ты ни при чём. Правда, всё хорошо.
— Ну, как знаешь, — вздохнула я. — Не хочешь — не говори.
Тимоха в коляске заворочался, насколько это было возможно в его многослойном одеянии, да ещё внутри мехового конверта. Я наклонилась к нему, потискала, погладила, потрясла коляску, и он снова затих.
— Отлично справляешься, — сказал Мишка. — Я тебе уже и не нужен.
— Шутишь? Вот потому и справляюсь, что ты рядом. Иначе давно с ума бы сошла.
— Не шучу. Ты вполне обошлась бы без меня. Ты всё за что-то переживаешь, а уже давно не за что.
— Ты что, хочешь уехать?! — испугалась я.
— Куда я денусь? — удивился Мишка. — Без паспорта и без данных о пересечении границы.
— А был бы паспорт?
— Что об этом говорить? — буркнул Мишка.
— Ну, хоть об этом поговорить. Ты же молчишь уже который день. Тимоха и тот со мной больше разговаривает, чем ты.
— Кира… — Мишка нахлобучил лохматую шапку на самые брови и насупился. — Ну не надо этих разговоров. Не ломай ты мне последний кайф…
— И в чём тот кайф? Чем у тебя вообще голова занята?
— Я мечтаю.
— Замечательно. И о чём?
— О несбыточном. О том, чего никогда не будет.
— Например?
— Вот мы ходим тут кругами, гуляем… Ты, я, ребёнок в коляске. И я представляю себе, что уже год прошёл, мы давно вернулись домой, и мы вместе, и это не Тим, а наш сын. Я представляю себе то, чего никогда не будет. Глупые мечты. Этого никогда не будет, я теперь понимаю. Но пусть хотя бы так… А ты с разговорами своими.
— Миша! — я остановилась. — Ну, прости меня, что же я могу поделать?!
Он покачал головой:
— Да я не обижаюсь. Я давно все твои слова вспомнил и понял, что ты ни разу никогда не давала мне никаких обещаний. Не к чему придраться. Ты была со мной честна. А я… Я просто с детства такой. У меня мечты одна за другую цепляются, и всё так живо, что я верю, будто всё уже стало явью. Потом всегда облом за обломом, а винить некого… Эй, ты не вздумай реветь на морозе! — Миша снял варежку и стал осторожно вытирать тёплыми пальцами слёзы с моих щёк. — Не плачь, лицо обморозишь! Пойдём домой!
Мы побрели к гостевому домику, который за три недели стал таким привычным.
Никогда прежде я не бывала в Норвегии зимой. Да и вообще, в сравнении со Швецией, я бывала тут очень редко, пару раз в год. Последние семь лет каждой весной мы с Йаном обязательно ездили в район Ослофьорда, как только становилось известно, что в долинах по берегам рукавов фьорда зацвела скандинавская сакура. Иногда это случалось в конце апреля, но обычно — на первой неделе мая. Наша с Йаном традиция стала, наверное, даже чем-то большим. Это уже был почти мистический ритуал. Провести несколько дней где-нибудь в глуши, у воды, недалеко от ледника, с которого по весне стекают десятки шумных водопадов. Не спать уже почти белыми ночами, гуляя под светлеющим небом. Сделать непременные фотографии под изумительно красивыми деревьями… Фотографий этих, кроме нас, практически никто и не видел, сама не пойму, зачем мы их снимали. Обычно бывал и второй раз в году, когда мы с Йаном ездили в Норвегию, но уже не к воде, а к горным ледникам или в прохладную тундру, и обычно это случалось в сентябре. Это был уже такой своеобразный комфортный экстрим.
Норвегия была, без сомнения, прекрасна в любое время года. Но, даже несмотря на то, что в Швеции я обычно работала, а в Норвегии отдыхала, чувствовала я себя здесь немного не в своей тарелке. Эта страна держала меня на почтительном расстоянии. И вроде бы все вокруг приветливы и доброжелательны, и жить удобно, и природа глаз радует, но меня не оставляло чувство, что всё это меня принимать не хочет и ждёт, когда же я уберусь прочь.
И вот я впервые попала сюда зимой, и, хотя местные жители утверждали, что это ещё маловато снега для здешних мест, у меня появилась лёгкая снегобоязнь. Нет, не снежная слепота, а такое странное чувство, что невероятное количество снега вокруг, особенно снежные отвалы вдоль расчищенных дорог, вокруг ферм и внутри усадеб, что всё это нападёт на меня, набросится и погребёт плод белой толщей, задавит меня, и я задохнусь. Первые несколько дней на ферме я вообще не могла уснуть, мне казалось, что, если вдруг поднимется сильный ветер, то появятся огромные блуждающие сугробы, и наш домик занесёт. Фантазия у меня оказалась богатой и вредной для нервной системы.
Коммуна, в которую нас направили на приёмной базе, была не очень многочисленна, но её поселения занимали большую площадь вдоль одной из трасс, проходящих через плато-заповедник Харданьгервида. Нас поселили на хуторе, хозяином которого был молодой здоровенный норвежец Харальд, типичный и стопроцентный викинг: синеглазый русоволосый бородач, молчаливый, но решительный. Он был женат на гатрийке, которая казалась старше мужа лет на десять, была невероятно деятельной активисткой, почти каждый день уезжала куда-то по делам коммуны, оставляя мужа заниматься детьми и хозяйством. Сколько у них было детей, мне так и не удалось сосчитать, потому что их было, во-первых, много, во-вторых, они были все погодки и не сильно-то отличались друг от друга, а в-третьих, на месте они никогда не стояли и лезли всюду, как муравьи. Слава Богу, в наш домик им лезть запретили. Мешать гостям и нарушать их покой строго воспрещалось, и не только на хуторе Харальда, но и везде в коммуне, в которой гатрийские временные поселенцы не были чем-то редким. А в последнюю пару месяцев, как сказал Харальд, заняты были практически все пустовавшие гостевые жилища.
