Сергей Плеханов - Заблудившийся всадник
Ильин понял, что перед ним варяги. Он еще не нашелся с ответом, как Иван сказал:
— Извозом думаю промыслить. А земляки мои в Новгород хотят пробираться, переночуем у вас — и дальше. — С этими словами он протянул стражу мелкую монету.
— Проезжай. — Варяг небрежно мотнул головой в сторону ворот.
— А ты находчивей меня оказался, — похвалил Ильин. — Я ведь грешным делом сказать хотел, что мы купить кое-чего желаем, а не сообразил, что тогда эти молодцы точно пожитки наши перетрясли бы в поисках деньжат.
— Я ведь, Витюша, стреляный воробей. Думаешь, в наше время таких ухарей не было? Только зазевайся — враз обчистят.
Спросили у прохожего, где можно остановиться на ночлег. Он махнул рукой в сторону низкого строения с дерновой крышей.
— А вон к Толстопяту Куриной Голове толкнитесь.
Анна прыснула в кулак. Ильин вопросительно посмотрел на нее.
— Ну и имена у здешних обитателей.
— Ничего в этом смешного, — наставительно сказал Виктор. — Не вздумай в дальнейшем показывать свою невоспитанность. В Древней Руси у каждого человека было прозвище, тогда не приглаживали правду в угоду ложно понятым приличиям — определяли характерную черту или очевидную примету с предельной откровенностью. И никто не обижался… Помню, когда учился в университете, встретил в каких-то старых летописях целую пригоршню кличек одну другой краше. Например: князь Семен Заболоцкий Угреватая Харя.
— С прозвищами дело ясное, — вмешался Овцын. — А имена? Что это еще за Толстопят? Я в святцах такого не видал.
— Язычники, одно слово, — сморщился Иван.
— Да дело в том, что в эти годы еще ни одного русского святого не было… То есть нет — в настоящем времени. А греческие имена ох с каким трудом пробивались. Даже если и нарекут кого-то при крещении по церковному установлению в честь святого, обязательно второе имя дают, русское. Этот обычай, кстати сказать, до твоих времен дожил, Ивашка…
— Что было, то было, — согласился старообрядец. — И Нехороший, и Рыло, и Неплюй, и еще бог весть какие языческие имена водились.
На постоялом дворе Иван также проявил завидную находчивость — за считанные минуты договорился с хозяином о ночлеге, сумев обойти в разговоре с ним скользкие темы, поставил лошадь на конюшню, нахлобучив ей на морду торбу с овсом, сбегал к кухарке и разжился у ней снедью на ужин.
Весь вечер, бродя по улицам Ладоги, Ильин прислушивался к разноголосому говору — гортанные выкрики арабов и персов, отрывистые фразы скандинавов и немцев, быстрая грассирующая речь франков.
Зайдя к корчму, Виктор спросил братину ставленого меда и, присев на лавку в углу, стал наблюдать за разношерстной толпой. Большинство и здесь занималось делами — один показывал на пальцах требуемую плату, другой загибал несколько пальцев, продавец непримиримо тряс головой, и торг начинался снова. Иные объяснялись с помощью деревяшки — владелец товара делал ножом несколько нарезок, покупатель срезал, первый купец снова добавлял зарубки, второй снова убирал их. Когда приходили к соглашению, выкладывали на стол монеты, связки мордок — кусочки беличьей шкурки, срезанные со лба, — или гривны кун — нанизанные на сухожилия дюжины куньих шкурок. Меховые деньги, бывшие в ходу в стране славян, принимались к оплате наравне с серебром и золотом, но, насколько мог приметить Ильин, их брали в основном здешние купцы. Иноземцы больше доверяли презренному металлу.
— Тут просто вавилонское столпотворение, — сказала Анна, когда Ильин вернулся с прогулки.
Оказывается, никуда не отлучаясь с постоялого двора, она увидела представителей полудюжины национальностей.
— Я ведь сюда как-то на пароходе из Петербурга до Шлюшина плавала на пикник. Где-то совсем неподалеку от Ладоги мы на берегу расположились. И за все три дня нашей экскурсии разве что десяток-другой барок с хлебом увидели.
— Теперь ты поняла, насколько тесно была связана Русь со всем миром? По ее территории проходили самые важные — в силу их безопасности — торговые пути. Ведь вокруг Европы викинги пиратствовали, а у нас купцов княжеские дружины охраняли…
— Так почему же потом такое захолустье воцарилось? — спросил Овцын.
— Татары, — вздохнув, сказал Ильин. — Они не только Русь придавили, но и международную торговлю порушили.
С иноземными купцами в Ладоге решили не общаться — если бы вышел какой-нибудь конфуз при обмене, здесь это могло бы привести к непредсказуемым последствиям.
— Знаете, где-нибудь вдалеке от населенных пунктов, от варягов княжеских, предлагаемые нами товары вызовут меньше вопросов, да и происхождение наше не так легко будет проверить. А здесь ведь — кем ни назовись, обязательно тебе земляка подыщут, поди тогда отвертись. За одно произношение, за словечки непривычного облика в колодки забьют, да еще и пытать станут, дабы вызнать, откуда такие подозрительные типы взялись…
Расчеты Ильина оправдались. В одном дне пути от Ладоги они набрели на берегу Волхова на стоянку любекских купцов, сплавлявших из Новгорода караван ладей с медом, поташем и кожами. Корыстолюбивые гости из-за моря с удовольствием согласились провернуть еще одну операцию, хотя, как и ожидал Ильин, немецкая речь одетых в славянскую одежду путников вызвала у купцов недоумение. Они с явным недоверием выслушали рассказ Анны о разбойниках, якобы ограбивших их.
— Ваше произношение мне незнакомо, — сказал один из граждан вольного города Любека. — Из каких краев вы?
— Из Кенигсберга, — ляпнул Овцын.
Купец недоуменно покрутил головой и сказал, что не слышал о таком городе. Ильин исподтишка показал кулак Василию — лезет с объяснениями, не зная элементарных вещей. Тевтонский орден обоснуется в Прибалтике лет через двести, на месте столицы Прусского королевства теперь, наверное, одни медведи обитают.
Но как бы ни были велики сомнения любекских негоциантов, когда они увидели то, что предлагали приобрести странные соплеменники, их обуял настоящий азарт. Стараясь перекричать друг друга, толкаясь и даже берясь то и дело за эфесы коротких мечей, купцы устроили нечто вроде аукциона.
Фонарик ушел за цену средней ладьи — по указанию хозяина купцы тотчас же принялись переваливать ее груз на другие суда.
Щипчики для ногтей Ильин представил как личную собственность персидского шаха, взяв за образец рекламную операцию Бендера, всучившего людоедке Эллочке ситечко для чая. За свою безделушку он получил нечто гораздо более существенное, чем гамбсовский стул — целый гардероб мужского и женского платья.
