Сергей Лукьяненко - Дверь во тьму (сборник)
— Ты когда понял?
— Когда ты с оружейником разговаривал.
— И что понял? — Котенок явно не терял надежды.
— Ты не случайно меня притащил в этот мир. Ты знал, что здесь нет солнца. И хотел, чтобы я ввязался в войну с Летящими!
— Я не сразу это узнал, — тихо ответил Котенок. — Веришь?
— Как это — не сразу?
— Данька, я же не мальчик. Я вообще не человек. Я просто Настоящий свет, отраженный Настоящим зеркалом и принявший форму.
— Ну и что?
— Ты не обидишься, если я все расскажу?
— А это мы посмотрим! Рассказывай!
— Когда в какой-то мире исчезает Свет, это беда для всех миров. И для обычных, и для тех, где с Настоящим светом тоже не все в порядке.
— Это ты про наш мир, что ли?
Котенок кивнул и поморщился. Потом, словно набравшись смелости, продолжил:
— Данька, Настоящий свет — это вовсе не добрый волшебник, или бог, или что-нибудь такое, разумное. Это просто одна из трех сил.
— Из трех? — Почему-то я удивился именно этому.
— Ну да. Свет, Тьма и Сумрак…
— А это еще что такое?
— Неважно, Данька, ты с ним здесь вряд ли встретишься… Свет — это просто сила, и Тьма — тоже сила. И ничего в них нет ни доброго, ни злого. И солнце в этом мире могло бы гореть по-прежнему, хоть это был бы мир Тьмы. Но получилось так, что здесь все началось с погасшего солнца. Значит, нужно было немножко солнечного света из другого мира… и нужен человек из этого мира.
— А человек-то зачем?
— Ты что, думаешь, я могу в одиночку здесь все осветить? Ха! Ты должен помочь людям, которые здесь живут. Тогда придет и мой черед.
— А что ты сделаешь?
— Не знаю. Я просто инструмент, Данька! Я инструмент Света, которым он борется с Тьмой. Я, конечно, могу делать что хочу. Вот только сам я из Настоящего света и потому хочу лишь того, что хочет Свет.
— И давно ты это понял? — тихо спросил я.
— Недавно. Я же расту, умнею… понемножку. А я хоть и из Света, но форму-то мне дал ты. И Зеркало было человеческим. Так что я не вещи смотрю по-вашему.
— А кто тогда я, Котенок? Если ты инструмент Света, то я что, инструмент инструмента?
Котенок захихикал.
— Тоже мне, молоток… Нет, Данька, ты человек. А это совсем другое. Это ты решаешь, что тебе больше нравится — Свет или Тьма. И начинаешь бороться — на той или на другой стороне. Я твой помощник, и ты на стороне Света, а где-то здесь…
Котенок замолчал, словно подавился последней фразой.
— … есть человек, у которого в помощниках Тьма, — докончил я. — Так? И я должен его убить. Так?
— Оба раза «так», — буркнул Котенок. — Только не все так просто. Тьма не с одним человеком. И ее так просто не убьешь. Ты должен поделить людей между Светом и Тьмой. И помочь победить тем, что за Свет.
— Они и так поделены!
— Да? Ты считаешь, что Крылатые — это те, кто за Свет?
Я вспомнил Клуб Старших. И как мне выкалывали глаза…
— А что же тогда? — спросил я. — Кого мне звать на сторону Света? Торговцев, что ли? Им вообще все по фигу!
— Ты должен делать добро из зла, потому что его больше не из чего делать, — твердо сказал Котенок. — Это кто-то из людей сказал. И сказал правильно. Если Крылатые считают, что они на стороне добра, на стороне Света — заставь их быть добрыми!
— Ни черта себе! Заставить быть добрыми?
— Да! Заставь из говорить о Свете, чтобы они поверили в него! Заставь их не просто называть себя хорошими и добрыми! Заставь их стать такими!
— Как я могу это сделать? Я же мальчишка, хоть и с Настоящим мечом!
— Хотел бы я посмотреть на мальчишку, который признается, что он мальчишка, — с какой-то грустной ухмылкой сказал Котенок.
Минуту я молчал, а потом ответил:
— Зря мы отдали Настоящее зеркало. Я хотел бы в него посмотреть.
— Для тебя все зеркала — Настоящие, — сказал Котенок и отвернулся.
Вначале я не понял. А потом встал и подошел к зеркалу у двери.
Зеркало как зеркало. Самое обычное. Пыльно, с облупленными краями, послушно отражающее мою физиономию. Лицо обыкновенного мальчишки, бледное, почти как у Крылатых, с растрепанными волосами, тонким шрамом на щеке — старым-престарым шрамом… Вот только глаза светятся, словно смотришь сквозь прорези в маске на звездное небо.
Это было так просто — и я так боялся это сделать… Словно прыгая с башни Крылатых я посмотрел в зеркало Настоящим взглядом. И успел еще увидеть, как зрачки вспыхнули белыми искрами, прежде чем мое отражение растаяло. Теперь я видел в зеркале лишь комнату, спящего Лэна и Солнечного котенка, который тихо сказал:
— Жди, ты не сразу увидишь себя… Жди.
И словно услышав его слова, в зеркале вновь проступило лицо. Мое — и не мое. Оно было взрослым — тому, кто смотрел на меня со стекла, могло быть и двадцать, и тридцать лет. Но не это было самым страшным.
Тот — за стеклом — улыбался. Приветливо улыбался, словно наконец-то дождался встречи и безмерно этому рад. Лицо у него было спокойным и уверенным. Это он — не я — хотел уйти из дома. Это он — не я — легко и красиво отомстил Ивону. Это он — не я — сумел пройти Лабиринт, потому что давно не грустил по маме, не боялся отца и не собирался умирать за друга.
— Почему? — спросил я, но губы моего Настоящего отражения не шевельнулись. Ему этот вопрос был ни к чему, он знал ответ.
— Потому что ты такой, — грустно сказал Котенок. — Ты совсем-совсем взрослый, который ненавидит быть ребенком.
— И ты знал, что я такой?
— Да.
Я посмотрел на котенка, а когда вновь повернулся к зеркалу, там опять был мальчишка.
— Он жестокий, — ни к кому не обращаясь, сказал я.
— Конечно.
— И злой.
— Вовсе нет. Ты жестокий, когда добиваешься своего. Но цели у тебя добрые, Данька.
Я молча подошел к кровати, разделся, лег под одеяло и лишь после этого спросил:
— Так часто бывает, Котенок?
Так, как с тобой, редко. Чаще наоборот, когда во взрослом живет ребенок. И вот это страшно. Тогда можно смело говорить — он милосердный и злой. Он мягко и нежно добивается зла… А теперь спи, Данька. Давай будем все решать завтра.
8. Мы загораем
Меня разбудил Лэн. Потряс за плечо и чуть виноватым голосом сказал:
— Данька, завтракать пора.
И тут же, без всякого перехода, добавил:
— Извини, что я вчера на тебя дулся. Понимаю, тебе не хочется вспоминать этот Лабиринт…
— Да брось, проехали уже, — успокоил я. — А где наш мудрый и пушистый?
— Вниз пошел, ему уже есть захотелось, — с готовностью ответил Лэн.
