Ник Перумов - Череп на рукаве
– Сбросили, – прошептал лейтенант. – Ну, теперь держись...
Лица ребят белели в полумраке убежища. Все замерли, оцепенели, только в более дальних отсеках по-прежнему гомонили распалённые недавним боем ополченцы. Они ничего не подозревали... хотя как тут можно ничего не подозревать? Не дураки же они, в самом деле...
Эта мысль на краткое время отвлекла меня.
А потом я вдруг уловил, как лейтенант считает – едва слышно, одними губами:.
– Тридцать один, тридцать, двадцать девять, двадцать восемь...
Раздва-кряк разинул рот, уставился в потолок широко раскрытыми глазами
– Двадцать пять, двадцать четыре, двадцать три... Мумба шевелит посеревшими губами, вроде как молится.
– Двадцать, девятнадцать, восемнадцать... Глинка сплёл пальцы, вжал в них лоб, словно надеялся, что этого защитит.
– Пятнадцать, четырнадцать, тринадцать...
– Господи, спаси и сохрани, — вырвалось у меня по-русски. – Спаси и сохрани, Господи, чадо своё, как спасал ты во времена оны...
– Три. Два. Один, – спокойно и уже в полный голос отсчитал лейтенант.
Рука великана ударила в чудовищный барабан, наверное, размером с целую планету. Другая рука того же великана встряхнула как следует бронированную коробку со сбившимися в кучу людьми, подобно тому, как мальчишка встряхивает спичечный коробок с жуками. Разом лопнули, рассыпавшись колючим дождём острых осколков, лампы, всё вокруг наполнилось едкой пылью, взвыли на пределе компрессоры, проталкивая воздух сквозь задыхающиеся фильтры...
А потом всё разом стихло, и в наступившей жуткой тишине слышно было только натужное гудение стонавших под полом машин. Они старались до конца, пытаясь спасти нас.
Ещё не веря в то, что мы живы, я бросил взгляд на сгиб руки, где тихо и мирно тикал счётчик.
Сто двадцать микрорентген в час – в шесть-семь раз выше нормы, но не смертельно. Как бы то ни было, убежище выдержало. «Стержневая нация» ладила крепко.
– Всё, господа, – поднялся лейтенант. Он уже перестал быть Рудольфом. Только – лейтенантом.
Разом взвыла в голос толпа. Все орали, кто-то суматошно бросился к нам, размахивая кулаками.
В ответ клацнули затворы.
– Спокойно, господа, спокойно. – Сам лейтенант был бледен, но держался стойко. – Сожалею, что не мог проинформировать вас раньше. Приказ верховного командования. Только что было проведено массированное сканирование местности наверху. Остановить инфестацию иными средствами оказалось невозможно. Нам следует оставаться здесь. До тех пор, пока к нам не пробьются спасательные команды. После этого будет осуществлена полная и всеобъемлющая эвакуация. Компенсации за утраченное имущество и страховые премии будут выплачены в строгом соответствии с законом, по ускоренному графику. Ещё раз прошу всех соблюдать спокойствие. И... от лица Имперских Вооружённых сил, как старший офицер, приношу вам извинения – свои и командования. Поверьте... иначе было нельзя. Те, кто стоял вместе с нами у бойниц... они видели. Они не дадут мне солгать. Лемуров сегодня было не удержать. И мы решили... лучше потерять город, чем пять тысяч жизней. Командование рискнуло. Они верили в ваших инженеров и рабочих. И.., они не ошиблись. Мы живы. Осталось потерпеть совсем недолго.
...Конечно, они не успокоились. Конечно, они бросились на него. Правда, уже не с кулаками и не с ножами. Просто с криками, бранью, которые тем не менее мало-помалу стали сменяться вопросами.
Как скоро выплатят компенсацию? Подлежит ли возмещению ущерб от потерь в бизнесе, сорванных контрактов и упущенной прибыли? Предоставят ли им второй раз подъёмные, если они решат устроиться на совершенно новой планете?..
И потекло медленное, тягучее время. Заструилась чёрная река, чёрная, бездонная, незримая. Заструилась сквозь нас, сквозь нашу броню и кости, смешиваясь с сочащейся по каплям радиацией – фон медленно, но верно возрастал. Я прикинул, что через трое суток он дойдёт до одного-двух миллирентген в час – тоже ничего особо страшного, но всё-таки неприятно. О том, что творится наверху, мне не хотелось даже и думать. Собственно говоря, непонятно, как мы станем отсюда выбираться – вместо Ингельсберга сейчас настоящая горячая зона, битком набитая тяжёлыми изотопами и светящая на тысячи и тысячи рентген; входить туда – верная смерть. Наша броня – облегчённая, мы не брали с собой настоящих лат, которым, на самом деле, не так страшна даже и радиация и в которых на время можно хоть даже на место эпицентра.
А что будут делать гражданские?.. Дегазация и дезактивация займёт бог весть сколько времени. Спасательные команды в танках высшей защиты, конечно, подойдут к убежищу, потом им придётся ещё разбирать завалы. Но как вывести отсюда пять тысяч человек?..
– Ефрейтор! – Голос лейтенанта. Холодный, сосредоточенный. О том, что совсем недавно он предлагал мне звать его Рудольфом, следовало забыть, и как можно скорее. Для моего же собственного блага.
– Соберите своих людей. Помните, что мы в любых обстоятельствах остаёмся частью доблестных Императорских Вооружённых сил и в качестве таковых должны являть собой достойный пример. – Мне казалось, что со мной говорит сейчас не человек, а робот. – Никто не должен болтаться без дела. Разбейте людей на пары. Начните обход отсеков. Выявите все возможные повреждения. Особое внимание – системам вентиляции и регенерации воздуха. Все трещины в стенах тщательно пометить и задокументировать. Потом подготовить цементную смесь для пломбирования. Всё ясно, ефрейтор? Выполнять!
Цепкий холодный взгляд и плотно сжатые губы. Солдату сейчас нельзя оставаться наедине со своими мыслями. Его нужно занять работой, сколь угодно пустой и никчёмной, вроде как то самое бессмертное: «копать траншею отсюда и до вечерней поверки».
Я чётко ответил «Есть!», откозырял и отправился наряжать моих ребят на копку траншеи. Отсюда и до вечерней поверки.
Только теперь я поймал себя на мысли, что больше не думаю о своём отделении как о врагах, наёмниках в чужой армии, оккупировавшей мою родину. «Ребятами» я раньше называл только своих. Только своих, с Нового Крыма.
Я наскоро объяснил отделению задачу. Конечно, они заворчали. Я – не лейтенант. Несмотря на то, что могу впаять наряд, и даже не один.
...Мы работали как одержимые, потому что все, даже не блещущий остротой ума Раздва-кряк, поняли – если сейчас ничего не делать, очень просто на самом деле лишиться рассудка. О нас могли просто забыть. Могли решить, что риск для элитных имперских спасательных частей слишком велик – а их тоже ведь берегли и не бросали в дело по первому требованию терпящих бедствие. Могли не выдержать фильтры. Могли треснуть баки с питьевой водой. Могли...
