Марина Дяченко - Vita Nostra
Кое-кто — Сашка сама слышала — вполне серьезно предполагал, что это на другой планете.
Сама Сашка сказала однажды Косте — в шутку, конечно, — что «другая база» для старшекурсников — нечто вроде загробного царства, о котором никто ничего не знает, потому что оттуда не возвращаются. Костя, помнится, отреагировал странно — побледнел и тихим голосом предложил так больше не шутить.
— Может, и легче, — уныло согласился Витя. — Эх, девки, я ведь в мореходку собирался.
Сашка налила дымящийся кипяток в эмалированную кружку. Плюхнула внутрь чайный пакетик на веревочке.
— Сколько тебе сахара?
— Две ложки. Нет, три.
Сашка поставила чашку на край стола. Витя неуклюже поднял ее обеими руками — в кожаных перчатках — и вылил в себя горячий чай, как воду.
Сашка задержала дыхание. Витя поставил пустую чашку на стол, улыбнулся, облизнул губы:
— Спасибо.
— Не горячо? — тихо спросила Сашка.
Он помотал головой:
— Не… Пойду я учиться, девчонки. Спасибо, не поминайте лихом.
И вышел.
* * *Сашка вошла в комнату с учебником под мышкой. Света было чуть — одна настольная лампа, да еще огоньки сигарет. В табачном дыме трудно было разглядеть лица, Лиза сидела на столе рядом с магнитофоном, еще человек десять — первокурсники, второкурсники — устроились, где придется. На Сашкиной кровати сидели двое — крупная полузнакомая девушка тискалась со своим парнем. Ее звали Ира, его, кажется, Слава.
— Отбой, — сказала Сашка. — Одиннадцать часов. Все вон из комнаты.
Ее не слушали и не слышали. Она подошла к столу и сбросила магнитофон на пол.
Отскочила крышка. Вывалилась кассета. Разговоры смолкли.
— Обалдела, Самохина? — в полной тишина спросила Ольга из тридцать второй комнаты.
Сашка включила свет. Все прищурились; Сашка смотрела широко открытыми, даже чуть выпученными глазами.
Только что, на кухне, под смех и чужие голоса, она закончила двадцать пятое упражнение.
Хотя Портнов задал ей номера тринадцать — семнадцать.
Так вышло, что, отработав семнадцатое, Сашка прочитала следующее — просто из любопытства — и ничего не поняла.
Вместо того, чтобы просто закрыть книгу, она прочитала задание еще раз. Понятные слова. Более-менее понятные образы. А вот что с ними надо делать, и как — представить было совершенно невозможно.
И тогда у Сашки проснулся давний «бзик». Может быть, стиль отличницы и «зубрилки». Может быть, инстинкт исследователя. Но она мысленно протянула ниточки от семнадцатого упражнения к восемнадцатому, потянулась, как в полную темноту, и через несколько минут нащупала то, что привыкла называть «контуром» упражнения.
Вот оно.
Она по-настоящему обрадовалась. И осторожно принялась разминать восемнадцатое. От него потянулись нитки к девятнадцатому, и дальше к двадцатому. А потом внутри Сашки наступило будто озарение, и она кинулась вперед по номерам, от одного к другому, и свет становился все ярче, пока, наконец, на двадцать пятом упражнении она не ослепла.
Внутренний свет вспыхнул очень ярко и померк. Сашка протерла глаза; она не видела ни учебника, ни кухни. На секунду ей показалось, что она — внутри упражнения. Она — темный контур в пространстве без верха и низа; она не успела испугаться. Хлопнула дверь, потянуло сквозняком, открылась дверца холодильника.
— Суки! Кто мою селедку жрал?!
— Дурак, ты что, в общем холодильнике оставил?
— А я не могу ее в комнате хранить! Она воняет!
— Ну съел бы сразу…
— Гады… Чья это колбаса? Сожру, сволочи, все.
— Брось, это Ленкина, она с душком… В посылке еще испортилась…
Сашка слышала голоса, раздававшиеся совсем рядом. Ощущала ветер на лице. Ощущала запахи. И ничего не видела.
Почувствовала, как соскальзывает с колен учебник. Успела подхватить. Страха все еще не было; Портнов что-то такое говорил… про зрение, которое может измениться…
А вдруг она ослепла навсегда?!
Сашка чуть не взвыла от ужаса. Принялась тереть глаза, будто желая их выдавить, и через несколько секунд различила белое пятно холодильника. А еще через минуту увидела селедочную голову на кафельном полу, чьи-то ноги в тапочках, осколки чашки…
Зрение вернулось.
Пошатываясь, Сашка побрела в свою комнату. С ней что-то происходило. Что-то серьезное. Она не могла — и не желала — это остановить. Она распахнула комнату, увидела огоньки сигарет и парочку, восседавшую на ее постели; она не думала ни о чем, а поступала инстинктивно.
— Все вон. Оглохли?
— Ты переучилась, детка? — мягко спросил парень, сидевший на ее кровати.
И посмотрел ей в глаза.
Сашке показалось, что прошло несколько секунд. На самом деле, когда она очнулась, было уже полдвенадцатого, и она была в комнате одна. Валялись окурки на полу. От табачного дыма тошнило; Сашка добралась до окна, ободрала бумагу, которую они клеили вместе с Оксаной, повыдергивала поролон и распахнула створку, хватая ртом ледяной ноябрьский воздух.
* * *— Знаешь, я буду тебя бояться, — сказал Костя. — У тебя иногда такой взгляд…
Они сидели на подоконнике в закоулке коридора неподалеку от тридцать восьмой аудитории. Костя вышел с индивидуальных десять минут назад. Еще через пять минут к Портнову предстояло идти Сашке.
— Саш… Что там было-то? Что-то ведь было, а они не признаются, будто им стыдно…
— Ничего, — вяло отмахнулась Сашка. — Я их послала.
— Ты изменилась, — сказал Костя.
— Мы все меняемся.
— Да, но ты… Может, ты гений? Или еще чего похуже? — Костя пытался шутить.
— Мне пора, — сказала Сашка.
Она остановилась перед дверью аудитории. На самом-то деле у нее было еще две минуты как минимум; за дверью что-то громко и резко говорил Портнов. Как будто стегал кнутом или гвозди вколачивал. Сашка подумала, что ее-то сегодня ругать не будут. Сегодня она принесла не пять, а двадцать три новых упражнения. Двадцать три… Ей стало страшно и весело, как в детстве на чертовом колесе.
Женя Топорко вышла из аудитории, странно сгорбившись, сдерживая слезы. Получила, подумала Сашка без сочувствия. И вошла в Портнову.
— Доброе утро, Самохина. Сделала?
Сашка кивнула. Оперлась о высокую спинку стула — и взялась за мысленную работу, начиная с тринадцатого упражнения.
Сбилась на четырнадцатом. Начала снова. Сбилась на пятнадцатом и снова начала с начала; Портнов смотрел, скептически поджав губы. Сашка, готовая запаниковать, начала еще раз и сбилась на тринадцатом; Портнов молчал.
— Я сейчас. Мне надо собраться.
— Собирайся.
