Что-нибудь светлое… Компиляция (СИ) - Амнуэль Павел (Песах) Рафаэлович

— …Что в дело вмешалась нечистая сила, — с сарказмом закончила Наташа.

— Конечно, нет! Мы пришли к выводу, что убийца оказался умнее нас, вот и все. Он придумал что-то такое, что нам в голову не пришло.

— Не слишком ли сложный способ, чтобы убить не очень приметного… я не ошибаюсь?.. нового репатрианта? Ты подозреваешь жену?

— А кого еще? — сокрушенно спросил Беркович. — После того, как дочка ушла в школу, она была в квартире одна. Кроме Натана, естественно. С раннего утра муж, как обычно, заперся в кабинете, чтобы, опять же, как обычно, писать свою книгу.

— Ты ее видел? — перебила Наташа. — Я имею в виду книгу, которую он якобы писал?

— Почему якобы? Рон забрал компьютер, и его сотрудники обнаружили немало текстовых файлов, среди которых и тот, что Рина назвала книгой о Бродском. Но меня больше заинтересовал другой текст: что-то вроде мемуаров. Как это часто бывает, рассуждения о жизни, об Израиле, об абсорбции… обычная репатриантская писанина.

— Ты прочитал?

— Не вчитывался, времени не было. К убийству это вряд ли относится. Написано, как недели две назад Натан с женой и дочкой были на концерте Малинина, которого, по его словам, Натан терпеть не мог. Но жена Малинина обожает, вот они и пошли. Натан больше смотрел по сторонам. Увидел в зале двух депутатов Кнессета, трех телеведущих с Девятого канала, одну актрису из театра «Гешер», которую помнил по спектаклю «Скупой»…

— Хорошая память? — отметила Наташа.

— Прекрасная.

— Ты думаешь, он писал до того самого момента…

— Нет. Похоже, он, как бы это точнее сказать… выработал свой дневной ресурс, он не так уж много писал по утрам. Выключил компьютер и прилег на диван отдохнуть. Успел заснуть или нет — не знаю. Как бы то ни было, кто-то подошел с каменным уродцем в руке и ударил Альтермана по шее. Камень лежал в метре от тела. Тот, кто нанес удар, бросил орудие убийства и…

— Получается, что Натан… так его звали?.. Он должен был видеть убийцу?

— Лежал он лицом к стене, мог и не видеть, но маловероятно.

— Может, он сам убийцу и впустил?

— Каким образом? Снаружи была жена.

— Она могла возиться на кухне, когда пришел гость.

— Кухня напротив двери в кабинет. Жена… вдова уверяет, что обязательно увидела бы, если бы муж вышел кому-то открыть дверь, впустил бы в квартиру, вошел с гостем в комнату… И стук в дверь она не слышала. Тем более услышала бы, если бы гость позвонил.

— Она могла быть занята.

— Видишь ли, мы… я имею в виду сержанта Кармона и следователя Кашениля… мы опросили соседей и жителей дома напротив. Перед домом Альтермана не останавливалась утром ни одна машина. Ни один посторонний человек в подъезд не входил и не выходил. Свидетелей немало.

— И что в результате? — заинтересованно спросила Наташа.

— Ничего. Невидимый убийца. Неизвестно откуда взявшийся камень, похожий на человека-уродца. Отточенные грани — непонятно зачем.

— Непонятно зачем… — протянула Наташа. — А зачем его убили — понятно?

— Непонятно, — согласился Беркович. — Еще более непонятно, чем способ убийства. Не было у него врагов, если судить по словам тех, с кем я говорил. Тихий, спокойный человек. Никогда из квартиры не было слышно криков, с женой он не ругался. Рина подтверждает — жили нормально, не то чтобы любили друг друга, то есть любили когда-то, когда поженились, но потом, как это обычно бывает…

— У нас, например, — вставила Наташа.

— Пожалуйста, — поморщился Беркович. — Не надо обобщать.

— Ты сказал: «как обычно».

— Беру слова обратно — не «как обычно», а как иногда бывает в некоторых семьях, любовь постепенно сменяется уважением, отношения становятся более спокойными, терпимыми. Они понимали друг друга, так мне кажется, иначе Рина не относилась бы с таким уважением, я бы даже сказал — пиететом, к тому, что муж писал книгу, которую она, кстати, не читала, потому что он никому не показывал. Говорил: «Закончу, тогда…» Обычная история графомана. Не знаю, хорош ли текст с литературной точки зрения, но мне показалось, что написано вяло. Не было у Рины мотива убивать мужа. Тем более таким изощренным способом. Она неглупая женщина, и даже если были у нее какие-то пока неизвестные причины для убийства, зачем ей мистика, если все равно она — единственная подозреваемая, и сама это понимает?

— Понимает? — усомнилась Наташа.

— Безусловно, — твердо сказал Беркович. — Она переживает гибель мужа, она в растерянности, не представляет, как жить дальше. Но понимает, что подозревать мне некого, кроме нее.

— Почему же ты…

— Не задержал ее? Что я могу ей сейчас предъявить? Улик никаких. Мотивов — нуль. Да, была дома. Ничего не видела, не слышала, ничего не знает. У меня есть что-то против ее слов? Ничего. Сбежать она не может, у нее дочь. Из страны ее, естественно, не выпустят. Прятаться где-нибудь в Израиле? Глупо. К тому же, побег будет косвенным признанием вины.

— Испугаться и сбежать может и невинный человек, — заметила Наташа.

— Господи! — схватился за голову Беркович. — Ты начиталась детективов? Невинному человеку придет в голову что угодно, только не побег! Невинный человек чаще всего уверен, что полиция найдет его в два счета. Это преступник воображает, что он умнее всех.

— Паника?

— А вот паники у нее не было, — задумчиво произнес Беркович. — Был шок, страх за дочь, страх перед будущим… как жить дальше… но никакой паники.

— Ты хочешь сказать…

— Она знает больше, чем говорит? Конечно. Все всегда знают больше, чем говорят. Правда, многие сами не догадываются, что знают больше. Память — отвратительная вещь. Человек не знает, что помнит. Помнит обычно гораздо больше, чем сам об этом догадывается. Знаешь что самое трудное при допросах? Заставить вспомнить что-то конкретное. Мелочь, от которой зависит ход расследования. Я спрашивал Рину, когда она в последний раз видела мужа, когда обратила внимание на то, что дверь заперта, проверяла ли, заперта ли входная дверь, — очевидные вопросы, ответы на них лежат на поверхности памяти, и отвечала она быстро, не задумываясь, она действительно все это помнила и говорила правду. То есть то, что, как ей казалось, видела на самом деле. И потому загадка запертой комнаты выглядит не имеющей решения. Но, поскольку это невозможно, значит, в ее памяти есть что-то еще, чего я не касался по незнанию, а она не касалась потому, что или не придала значения, не обратила внимания сразу, а потом ее наблюдение затерялось в мешке памяти, или, наоборот, прекрасно помнит нужную деталь, но уверена, что к делу она отношения не имеет. Рина не хочет эту деталь скрыть намеренно, но в мозгу стоит блок: «это совсем другое, это только помешает следствию, если я скажу». Или что-то в таком духе. И я понятия не имею, что это может быть.

— Что будешь делать? — участливо спросила Наташа.

— Сейчас — спать, — решительно сказал Беркович, понимая, что мысли будут вертеться вокруг возникшей в мозгу оси. Постепенно вращение замедлится, мысли застынут, придет сон, но не сразу, очень не сразу.

— Может, мне лечь сегодня в гостиной? — спросил Беркович. — Ты знаешь, я буду ворочаться, а тебе надо выспаться.

— И думать не смей, — Наташа сделала вид, что обиделась. — Если тебе ночью что-то придет в голову, толкай меня и говори сразу, а то опять уснешь и забудешь.

— Обязательно, — Беркович чмокнул жену в щеку, почувствовал, как Наташа потянулась к нему и, крепко обняв, принялся целовать в нос, глаза, губы… Другой мир, другая жизнь, другие слова, мысли, образы, желания…

Ночь семейного счастья.

На похоронах Альтермана народа было немного. Беркович стоял в стороне, форму не надел и выглядел случайным посетителем кладбища, заинтересовавшимся случайными похоронами случайного человека. Рина выглядела спокойной, но круги под глазами и неестественная бледность говорили, чего ей видимое спокойствие стоило. Она несколько раз обвела взглядом присутствовавших, и по Берковичу ее взгляд скользнул тоже, но она, видимо, искала человека в форме и не признала в молодом мужчине в рубашке «поло» того, кто задавал ей вчера вопросы и обещал прийти на похороны.