Линкольн Чайлд - Из глубины
— Другой проблеме? — удивился Крейн.
Ашер кивнул.
— Мэррис решил, что он вычислил, каким образом саботажник передает информацию со станции и как он ее получает.
— Неужели? И как же?
— Сейчас нет времени объяснять. Но как только я выйду из камеры, он проверит свою теорию и постарается отследить передачи до самого их источника. А я пока отправил сообщения руководителям отделов — Фергюсону, Коноверу, Бишоп, остальным, — призывая их быть бдительными и замечать все подозрительное. — Он помолчал. — Но это потом. Сейчас наша главная цель — расшифровать эти сигналы.
Крейн вздохнул.
— Ну хорошо. Но как только вы выйдете из камеры, я жду вас в медпункте.
Ашер на это только мимолетно улыбнулся — той самой улыбкой, которую Крейн запомнил еще со времен первых дней своего пребывания на станции.
— Спасибо, Питер. — Он повернулся к Мэррису. — Все готово?
Криптолог придвинул ноутбук и кивнул.
— К Интернету мы можем подключиться и изнутри, по беспроводному каналу, — сказал Ашер. — Подводные стражи расположены внизу, через несколько палуб от нас, и помех никаких не будет.
— Я подготовлю камеру, — произнес Крейн, поворачиваясь. И остановился. — Погодите, а кто это «мы»?
— Я иду вместе с доктором Ашером, — произнес Мэррис.
Крейн нахмурился.
— Довольно странно. Вам же не нужна такая терапия.
— Это единственная возможность продолжить работу без перерыва, — ответил криптолог.
Крейн немного помедлил. Потом пожал плечами. «В конце концов, это же просто кислород», — подумал он.
— Хорошо. Тогда давайте идите в камеру. Я подготовлю вас через встроенный микрофон.
Он вошел в комнату, где стоял пульт управления, и обнаружил, что Ашер последовал за ним. Начальник отдела научных исследований положил руку на локоть Крейна.
— Питер, — начал он, понижая голос, — не говорите ничего Спартану.
— Не говорить о чем?
— О том, что мы выбрали неправильный подход. А также о том, насколько близко подобрались к разгадке.
Крейн очень удивился.
— Я-то думал, что все это делается для того, чтобы отрапортовать адмиралу о результатах.
Ашер яростно замотал головой.
— Нет, сейчас не время. Я не доверяю Спартану. — Он заговорил еще тише: — А Королису — даже меньше. — И ученый стиснул локоть Крейна. — Обещаете, Питер?
Врач не знал, что ответить. Услышать такое, увидеть странный блеск в глазах Ашера, бисеринки пота на его лбу… Крейн внезапно подумал совсем о другом. Что, если сосудистая недостаточность не единственное недомогание, которое мучает ученого? Что, если недуг, поразивший других членов экипажа, добрался и до Ашера тоже?
Эта мысль напугала Крейна.
Он осторожно высвободил локоть.
— Хорошо.
Ашер кивнул и снова улыбнулся. Потом повернулся и пошел к входу в декомпрессионную камеру. Пока Крейн настраивал оборудование на пульте, подключая компрессоры, проверяя, наполнены ли цистерны, воспоминание о загнанном, каком-то диком выражении глаз ученого не оставляло его.
33
Чарльз Вассельхофф медленно и неуверенно пробирался в сторону «Дна», кают-компании на третьей палубе. Не то чтобы он был сильно голоден — во рту у него было сухо, как в пустыне, а внизу живота поселилось неприятное ощущение, — просто идти ему больше было некуда. Его массивная фигура сотрясалась от озноба, и в то же время ему было так жарко, что пришлось расстегнуть верх оранжевого комбинезона. Но больше всего болела голова. Это началось как самая обычная головная боль, и он решил, что это просто от стресса или перенапряжения. Но потом стало хуже: странное, раздражающее ощущение наполненности, словно мозга в черепной коробке стало слишком много. Перед глазами все плыло, в пальцах появилось покалывание, а самые кончики онемели. И он оставил работу в электромеханической мастерской, где занимался починкой «альфы» — снаряда, получившего вмятины после удара о Сферу, и вернулся на свою койку.
Но там было нисколько не лучше. Он ворочался и метался, орошая подушку холодным потом и путаясь в простынях и одеяле трясущимися конечностями. Патрони, один из тех, с кем он делил каюту, сидел дома; он задрал на общий стол большие вонючие ноги и смотрел какое-то кулинарное шоу по местной кабельной сети. Безостановочное бормотание телевизионного повара раздражало все больше. Странное ощущение в голове усилилось, и даже в ушах зазвенело. А потом, Патрони бросал на него странные взгляды — искоса, мимолетно, так, как смотрят на человека, который слишком громко разговаривает сам с собой. В последние несколько дней Вассельхофф заметил, что люди на него поглядывают с любопытством — он решил, что это началось примерно тогда же, когда и головные боли, — но его соседи по комнате в этом замечены не были. И он, чертыхнувшись шепотом, сел на койке, заставил себя подняться и вышел в коридор, без слов закрыв за собой дверь в каюту.
И обнаружил, что ноги несут его в направлении «Дна». По крайней мере, он так думал, но вместо этого оказался перед дверью радиографической лаборатории. Вассельхофф поморгал, качаясь, облизал сухие губы и повернулся. Осторожно ступая, он пустился по узкому коридору обратно.
Мимо прошел человек в белом лабораторном халате, держа в руке электронный блокнот.
— Привет, Чаки, — сказал он на ходу.
Чаки сделал еще пару шагов и остановился. Медленно, как-то неуклюже он повернулся в сторону специалиста, который прошел уже полкоридора. Вассельхоффу потребовалось какое-то время, чтобы осознать услышанные слова, — странное ощущение заставляло глаза слезиться, в ушах звенело все сильнее, и Вассельхофф ушел в себя, занятый только головной болью и ознобом, пробегавшим по всему телу.
— Эй, — осторожно произнес он.
Голос звучал низко и странно. Он опять облизал губы, но смочить их не получилось. Он повернулся и медленно побрел к кафе. На каждом пересечении коридоров Вассельхофф останавливался, щурясь, глядел на информационные таблички и, борясь с туманом в голове, заставлял себя поворачивать в нужном направлении.
В «Дне» было много народу — скоро пересменка. Группка людей собралась перед щитом на подставке, где было вывешено вечернее меню. Другие заняли очередь к раздаточным стойкам. Чаки встал в конце, вяло размышляя о том, почему ноги стали словно деревянные и очень тяжелые. От гула голосов в зале звон в ушах стал, кажется, еще хуже. Он стал таким громким и ясно различимым, что Чаки был уверен: остальные тоже его слышат. Однако никто, похоже, ничего странного в этом не находил. Словно невидимые лучи боли и шума направлены только в его голову.
«Откуда они идут? Кто это делает?»
Он взял поднос, протолкался между людьми, налетел на человека перед собой, пробормотал извинение и, шатаясь, шагнул вперед.
Вассельхоффу потребовалось сконцентрироваться изо всех сил, чтобы двигаться вместе с очередью. Он достал банку минеральной воды, затем еще одну и еще, надеясь, что газированная вода размочит сухость во рту. Потом взял тарелку салата из водяного кресса, неуверенно посмотрел на нее, поставил на место. Прошел мимо стойки с омлетами (при мысли о яйцах желудок прыгнул вверх) и остановился у стола, где лежали мясные блюда. Повар большим стальным ножом отрезал ему толстый ломоть мяса на ребрышках, вилкой положил на тарелку и брызнул коричневым соусом.
Держа поднос обеими руками, Чаки подошел к ближайшему столу и тяжело сел; банки с газировкой брякнули друг о друга. Он забыл взять нож и вилку, но вообще-то ему было все равно — болезненное онемение в черепной коробке росло, уже заболели челюсти, застыла шея, и даже тот небольшой голод, который он ощущал, совсем прошел. За столом сидели две женщины и тихо разговаривали. Они замолчали и посмотрели на него. Он вспомнил, что обе — программисты из научного отдела, но как их зовут, вспомнить не мог.
— Привет, Чаки, — сказала одна из них.
— Уже виделись, — ответил Чаки.
Он дернул колечко на банке с газировкой, потом еще раз, банка открылась, выплеснув ему на руки струю коричневой жидкости. Он поднес банку ко рту и сделал большой жадный глоток. Почему-то ему было неудобно пить из банки, и у него не очень хорошо получилось — напиток потек по подбородку. Даже глотать было больно.
Черт возьми.
Он поставил банку, поморгал, прислушался к шуму в голове. Нет, он ошибся. Это не звон. Это голос. Нет, даже несколько, и все что-то ему шепчут.
И вдруг он испугался всего этого: онемения в пальцах, озноба в теле, а больше всего — шепота у себя в голове. Во рту опять пересохло, и он сделал еще один глоток, а сердце сильно застучало в груди. Чаки ощущал теплую жидкость во рту, но вкуса не чувствовал.
Звуки стали громче. И страх Чаки отступил, сменился гневом. Так нечестно. Зачем они с ним так? Он же ничего не сделал. Направляйте сигналы в голову кому-нибудь другому, на станции полно болванов.
