Михаил Белозеров - Железные паруса
— Оттуда… оттуда… родимый, — подтвердила она, как показалось ему, коварно ухмыляясь.
Рот у нее был полон больших прокуренных зубов с диастемой двух клыков на нижней челюсти, а жест был уверенный, как у человека, который, лишь погодя, сообщает суть дела.
Старая лиса, подумал Он, и зачем ей такие зубы? Африканец понимающе молчал.
Давно уже с ними не было никаких приключений — ни плохих, ни хороших. Давно не встречали людей — ни плохих, ни хороших, и даже начали забывать, как они выглядят, словно вся планета была в их полном распоряжении, словно о них никто не вспоминал, не помнил, словно забыли. А здесь вот тебе на, — как на блюде, в странной амуниции.
— И много вас там? — спросил Он, думая о том, насколько эта встреча может быть опасной. По привычке Он исходил их худших посылок.
— Ох, ох… — вздохнула она с укором, жестом кокетки одергивая юбки.
Может, и правда, кто-то где-то остался, с интересом думал Он. Какая-нибудь колония. Может, не все пропали, не всех выгребли. Но я так давно не видел людей, что даже не знаю, о чем можно с ними разговаривать. Нет, не может быть. Не должно быть. Слишком простое и явное объяснение, словно меня подталкивают к нему. Нет, не может быть… Он словно уговаривал себя, переступал через незримую черту.
— Кого ты здесь ждешь? — попытался Он с другого бока, оставляя вопросы на потом.
— Да вот все мучаюсь… — ответила она невпопад и заскрипела зубами, — к старости всё кости…
Он опять хмыкнул. Можно подумать, он не знал, на что готовы жаловаться такие старухи.
— А чему удивляться? — спросила она, выпучивая глаза.
— Точно, нечему, — согласился Он и подумал, что, должно быть, она все же не одна.
Старухи, как и девушки, давно стали редкостью. Можно было даже и не пытаться вспоминать такие встречи — их попусту не было.
Сколько бы вот так ни сидел, ни думал, ни представлял — никто не появится — из прошлого дороги нет, а тебе хочется, и ты сам готов на все, что неизвестно до жути, до коликов в животе, до навязчивых идей. Но когда «они» приходят, вот тут ты и попался — в любом случае, и думаешь, а не подвел ли сам себя, и держишь пальцы скрещенными, потому что суеверен до чертиков и действительно ждешь и боишься. Ты даже не знаешь, кого боишься. Может быть, себя, а может, — склонившегося неба.
— Вот ты, верно, первым будешь, — сказала Старуха и, кашлянув, добавила, — сегодня…
Она сидела, как на пикнике: важная, гордая — хозяйка положения, моря и гор.
— И много таких? — Он невольно еще раз посмотрел на блестящее море. Дальше, за спину…
Усатый реликт шевелил губами, словно пересчитывая в уме.
— Вообще… точно, третьим-м-м… — сказала Старуха и помолчала на слове, — нет — четвертым, третий уже был…
— Что ж ты с ними?.. — спросил Он, все еще холодея от неясного предчувствия — уж в этом, ему казалось, Он хотел иметь полную картину.
— А ничего… — словно забавляясь его недоумением, произнесла она. — Гуляют, соколики. Вино пьют…
Он только повел бровью и пошутил, кивнув на саблю:
— Чем же ты их удерживаешь?
— Не веришь? — Она шевельнула ножнами.
— Нет, отчего же… — Охотно уступил Он, наблюдая, как Старуха розовеет от возмущения.
Если это имитация, подумал Он, то отличная и с большой ловкостью… С ним случались подобные истории, не реже раза в год Он попадал в такие области, где история планеты творилась не по привычным законам форм, — Он даже не понимал, как. Но до сих пор ему удавалось выходить сухим из воды.
Впрочем, она походила на обыкновенную старуху и вела себя соответственно обстановке, только иногда поскрипывала, словно внутри у нее лишний раз что-то проворачивалось. Но реакция была вполне земной, без всякой фальши, к месту и действию.
А, может, я снова ошибся, думал Он, и нечего бояться. Может быть, я только так настроен. Но тысяча лет! А в действительности, один как перст и никому не нужен. Но тут же вспомнил, что «они» так и действуют — гораздо тоньше психологически и переигрывают как раз на частностях, и ловить их надо даже непонятно как — на интуиции, что ли. Он давно не играл в такие игры. Запутаешься здесь, как в трех соснах, думал Он. Нет в ней ничего необычного: ни третьего глаза, ни тайного знака, ни даже нимба вокруг головы, нету, — кроме самого факта присутствия здесь в конце третьего тысячелетия на морском песке. Атака в лоб чаще приносит минусы, чем плюсы — это точно, это неоспоримо, как море, как те горы, как сама старуха с ее поскрипыванием. Нет, стоп, старуха и поскрипывание — это опасность. Это понятно. Это принято. Но вот, что она тащит за собой?
Старуха порылась в складках юбки, достала резную трубку и принялась раскуривать.
— Съесть тебя, что ли? — вдруг спросила она, оценивающе рассматривая его, прищурив глаза и пуская дым через тонкие ноздри.
От неожиданности Он едва не поперхнулся.
Когда-то она была красива. Достаточно красива, чтобы морочить голову мужчинам и чтобы от былого что-то не осталось, как давний отпечаток на лице. Но теперь по обе стороны подбородка росло по седой волнистой пряди.
— Подавишься, — ответил Он и на минуту даже забыл, для чего забрался в эту даль.
Старуха смотрела лукаво.
— Не бойся, — произнесла она, — у меня первоклассная кухня и скороварки Пихтера.
— Ладно-ладно, — произнес миролюбиво Он и отодвинулся на всякий случай.
Во всех его приключениях с ним еще никто не разговаривал на гастрономические темы, а больше изощрялись в иных головоломках. Города так и остались их заповедниками — дерись, не дерись — вечной загадкой. И в каждом что-то новое, свойственное только этому городу, хотя, разваливаясь, они постепенно теряли силу. После шахт Мангун-Кале Он избегал некогда обжитых районов точно так же, как явно пустынных, боясь попасть в засаду, а жил в пригородах, хуторах или маленьких прибрежных поселках. Но, вероятно, все же из людей никого не осталось, даже из подземелья, потому что новых запусков Он больше никогда не видел.
— Что, страшно? — осведомилась она, кряхтя, — помоги-ка, кузнечик, подняться.
Девушки нигде не было видно. Но платье по-прежнему лежало на песке и выглядело вполне земным, настоящим. Спросить, что ли, подумал Он.
Старуха стала навешивать саблю.
— Вот таскаю сдуру…
— Что ж, ты здесь одна? — еще раз поинтересовался Он.
— Одна, — ответила Старуха, затягиваясь и выпуская клубы дыма, — как перст, — и поведала, доверительно наклонив голову и цепляя глазами его глаза, — я ведь сирота, круглая… Обидеть сироту грех!
— Грех… — согласился Он.
— А!.. плут… плут… все вижу! — Старуха вдруг ухватилась его за рукав. — Плут! — неожиданно твердо произнесла она. — Разорить хочешь!
