Курт Занднер - Сигнал из космоса
Снизу, где расположены палаты беспокойных и буйных, все время доносится рев. Но даже и к этим страшным, звериным звукам я уже привык; исчезло чувство страха и перед искаженными лицами. Старший врач доктор Бендер как будто уже окончательно отказался от своих усилий и даже начинает пренебрегать мною. Его мрачная беспомощность, обнаруживающаяся при кратких посещениях моей палаты, производит прямо удручающее впечатление. Моей особой занимаются все меньше, а что мне еще нужно? Единственный повод для беспокойства — это то, что восемнадцати марок семидесяти пяти пфеннигов — виноват, теперь уже только семнадцати марок семидесяти пяти пфеннигов — хватит мне ненадолго и я уже не смогу в дальнейшем скрашивать свое существование маленькими удовольствиями. В остальном все хорошо: на какое-то время я в безопасности, никто ничего не может со мной поделать.
Блаженное, мирное существование по сравнению с последними днями моей свободы!
И, когда я здесь вспоминаю те дни, что потянулись после нашего злополучного праздника на чердаке, кажется, будто я жил, задыхаясь в мучительном кошмаре, преследуемый невидимыми демонами, которые все теснее и теснее сжимали вокруг меня свой круг. Я никогда себе не прощу, что был слишком пассивен, давал событиям идти своим чередом, слишком мало думал о самозащите. Если же я и делал попытку защищаться, то настолько бессмысленную, что она походила на борьбу Дон-Кихота с ветряными мельницами.
После того несчастного вечера я сначала вообще ничего не предпринял в нелепой надежде, что все ограничится репортерским пасквилем, которому никто не придаст большого значения. И я бездействовал, несмотря на то,что внутренне изнывал от страха и разум мне настойчиво подсказывал, что я нахожусь в заблуждении, которое приведет к катастрофическим последствиям.
И действительно, несчастья последовали одно за другим с такой ошеломляющей быстротой, что сегодня я уже хорошенько и не помню, какая беда случилась сначала, какая позже. Восстановить хронологическую последовательность событий трудно, поэтому я буду их описывать в том порядке, в каком они, так сказать, придут мне на карандаш.
Кто был главным зачинщиком, кто первым дернул за веревочку, мне неизвестно до сих пор. Было бы слишком примитивно подозревать в этом провизора Кинделя, хотя и он, вне сомнения, принимал здесь участие. Но, в сущности, и он был только орудием. Притаившийся где-то во мраке паук соткал паутину из невидимых нитей, я как в тумане брел вперед и не сразу заметил, что с каждым шагом запутываюсь все больше.
На следующий день после нашего празднества — это было воскресенье — жена вернулась из молочной совершенно расстроенная. Она встретила там соседку, и та язвительно сообщила, что сегодня во время утренней мессы в грюнбахской церкви священник произнес проповедь, которая явно относилась ко мне.
Этот священник, почтенный господин с розовыми щечками и неизменно елейным выражением лица, едва ли испытывал ко мне большую симпатию. Во-первых, потому, что я принадлежал к другому вероисповеданию, нежели большинство жителей Грюнбаха, и составлял, таким образом, чуждый элемент среди его паствы; а во-вторых, потому, что у него были основания подозревать меня в полном равнодушии к религии вообще. Репутация атеиста обычно очень легко устанавливается за учеными-естественниками.
Что бы он там обо мне ни думал, но воскресным днем в ярко освещенной, красивой старинной церкви Грюнбаха — стиль барокко — он произнес проповедь, где речь шла об антихристе, о безбожных еретиках, тайно проникающих в общину благочестивых христиан; о дерзких вызовах небу, противоречащих духу священного писания и могущих привести только к беде.
Очень возможно, даже правдоподобно, что почтенный господин вовсе и не имел в виду меня лично. Но некоторые граждане Грюнбаха, конечно, тоже прочли статью в "Майницком Меркурии" и позаботились о ее распространении. Поэтому нет ничего удивительного, что проповедь об антихристе поспешили отнести к моей персоне. Когда я часом позже из чувства какого-то упрямства вышел на улицы Грюнбаха, то убедился по веселому любопытству, по бросаемым на меня взглядам, по группкам, образующимся при моем приближении, насколько быстро распространилась эта весть. Мне не повезло, потому что я встретил также и провизора Кинделя. С молитвенником в руке он как раз спускался по ступенькам церкви. Его воскресные моления всегда затягивались надолго. Разумеется, он сделал вид, что меня не замечает и не знает. Торжественным черным вороном гордо прошествовал он мимо меня, и на его тонких губах играла улыбка злобной радости. Мне очень хотелось в ту минуту крикнуть ему вслед:
"Ах ты, ползучий гад и шпик!"
Разумеется, всех больше пришлось натерпеться моей бедной жене. Шла она за покупками — от нее сторонились, как от прокаженной. Лавочник грубо потребовал заплатить долг двадцать девять марок немедленно. Некоторые знакомые перестали с ней кланяться. Каждый раз бедняжка возвращалась домой совершенно больная.
И все же пока ничего опасного в этом для меня не было; эти мелочи лишь раздражали, а иногда и смешили. Гораздо больше меня встревожило, когда как-то вечером ко мне пришел Крюгер и сообщил, что Янек арестован.
С того вечера Крюгер сильно переменился. Лицо побледнело, появились черные круги под глазами. Он, как мог, старался угодить мне, бросал иногда в мою сторону взгляды, полные раскаяния и мольбы о прощении. Он надеялся и ждал, что я прощу ему весь вред, какой он, сам того не желая, мне причинил. Но мой гнев против него еще не остыл. Крюгер стал неразговорчивым, ушел в себя; былая радостная непосредственность сменилась мрачной сосредоточенностью, горькая складка легла вокруг рта, и казалось, что он все время о чем-то напряженно думает.
— Мы должны что-то делать! — вырвалось однажды у него. Но я безжалостно отпарировал: — Вы сделали уже слишком много.
Скорее всего, что в кузницу к Янеку он пошел в поисках хоть какого-нибудь утешения. И прибежал оттуда вне себя ко мне на чердак.
— Надо что-то предпринять для Янека! Может быть, ему еще не поздно помочь! Он пока, наверное, находится здесь, в муниципальной тюрьме. Его арестовали только сегодня утром.
После некоторого колебания я отправился в путь. Предложение Крюгера сопровождать меня я отклонил: боялся, что он своей неуравновешенностью вызовет лишь новые осложнения.
Ночь была ненастная, улички Грюнбаха казались вымершими под черным небом.
В комнате полицейского участка дежурил, восседая с трубкой в зубах за кружкой пива, старый Бюргер — спокойный, добродушный человек с седой головой. Уже много лет он, к всеобщему удовольствию, исполнял обязанности полицейского при муниципалитете Грюнбаха.
