Михаил Емцев - НФ: Альманах научной фантастики. Вып. 5 (1966)
Вначале это было нелегко. Но когда Мильч обнаружил у Епашкиной одну маленькую слабость, он безжалостно ею воспользовался. «Наши слабости — это ступеньки прогресса», — говорил он, закупая в букинистических магазинах дорогие издания дореволюционных поэтов «Ваши слабости — наша сила», — думал Мильч, перепродавая за бесценок Ольге Ивановне тонкие книжицы с ломкими страницами. И Епашкина сдалась. Она позволила Роберту укрепиться в ее помещении под сладкоголосый лепет Северянина и буйные возгласы Андрея Белого.
…Подольский окинул взглядом комнату.
— А где Ольга Ивановна?
— Изволили отбыть в командировку, — улыбаясь ответствовал Мильч, — где и пребудут до конца месяца.
— А-а.
Мильч посмотрел на него и вздохнул. Ну, ладно, решился, стало быть решился. Новый путь есть новый путь. Как правило, он хуже старого. Ну, да ладно…
— Шутки в сторону! Перед тобой, Миша, чудо.
— Знаешь, Роб, ты…
— Ну, ладно!
И Мильч начал действовать… Когда внутри ящика возник уже знакомый сияющий овал, образованный сплетением разноцветных лучей, а на стенках загорелись сложные узоры, напоминающие не то кровеносную систему, не то сложную радиосхему, он удовлетворенно сказал:
— Ну, вот.
Подольский, с восторгом и изумлением наблюдавший за происходящим, взволнованно воскликнул:
— Здорово! Что все это значит?
— Ого! Для того, чтобы это понять, — торжественно провозгласил Мильч, — нужно пройти искус посвящения! Выдержавший испытание будет удостоен высочайшей мудрости познания и сможет пить прохладную влагу Истины из рук самой Исиды, или в автомате газированной воды.
— Но все же ты мне можешь объяснить по-человечески, что все это такое?
— Дело в том, — доверительно зашептал Роберт, наклонившись к уху Подольского, — что я пригласил тебя на помощь. Я надеюсь, ты поможешь мне разобраться в этой штуке. Я сам не понимаю, что с ней происходит, почему она такая.
— Ну, хорошо, хорошо. Расскажи мне хотя бы, как это у тебя появилось.
— К беде неопытность ведет, а любопытство — тем более.
— А на каком питании он у тебя работает?
— Он? — вздрогнул Мильч.
— Ну да, этот черный ящик. Ведь это же Черный Ящик? Так?
— Пусть Черный Ящик. Работает на электричестве, там внизу подводка.
— Прямо в корпус?
— Прямо в корпус.
— И больше ничего?
— Ничегошеньки. Ты же видел, какой он был, когда я вытянул потенциометр: голые стенки — и все.
— А потенциометр зачем?
— Потенциометр, братец, бутафория. Для легализации Черного Ящика.
— И никто, кроме тебя, не знает об этой его особенности? Ты разве никому не говорил? — удивился Подольский.
— Видишь ли, я хотел сначала понять сам. Но… очевидно, у меня не хватает культуры, литературы и смекалатуры. Посему я обратился к тебе. Хочется сначала разобраться, а уж потом поднимать шум.
Михаил кивнул и приблизился вплотную к Черному Ящику. Вглядываясь в световое панно, он испытал какое-то странное чувство — смесь любопытства и благоговения.
— А ты не боишься? — спросил он Мильча.
— Техника безопасности здесь на высоте.
— Где ты его взял?
— Пусть тебя это не мучит.
— Но все же?
— Хочешь честно?
— Конечно.
— Нашел на свалке. На нашей, институтской. А потом… обнаружил это свойство иллюминации. Сломал голову, вывихнул мозги, свернул шею от многочасового недоумевающего покачивания перед Ро… перед Черным Ящиком. Теперь решил подключить к этому занятию тебя.
Безмолвно сплетались и расплетались кольца и полосы, овал внутри ящика из сиреневого становился оранжевым. Михаилу слышалась музыка, чудесная, без звуков, музыка линий и радужных цветов.
— А что, если туда сунуть что-нибудь?
— Не знаю, не пробовал, — быстро проговорил Мильч.
— Боишься?
— Нет, просто такая мысль не приходила мне в голову. Один ум — хорошо, два — лучше, и путь открыт к успехам, как говорил Швейк.
— Я попробую?..
— Что же ты хочешь сунуть?
— Ну… хотя бы руку.
— А, руку! Руку можно, я совал, ничего не изменилось, — облегченно сказал Мильч, — у меня даже голова как-то туда влетела. Потерял равновесие, и упал вперед. Ничего не случилось, только в глазах блеснуло. Оно неощутимо, как солнечный луч.
— Значит, с человеческим телом оно не взаимодействует, — сказал Михаил, растопыривая пальцы и погружая их в глубь ящика. — А с металлом, деревом, пластмассой пробовал?
Мильч покачал головой. В этот момент ящик загудел, из него посыпались искры. Подольский испуганно отдернул руку. Все стихло.
— Странно, — удивился Мильч, — у меня такого еще никогда не было. А ну, попробуй еще.
Подольский посмотрел на него и вытянул руку. Ящик снова загудел, но уже глубоко и мерно, без потрескивания. Внезапно беспомощно и бесполезно парившие в пустоте пальцы нащупали нечто вещественное. Михаил потянул к себе, поползла какая-то лента, словно сматываясь с невидимой катушки.
— Смотри! — возбужденно воскликнул Роберт. — Смотри, какая штука!
Лента очень медленно спускалась книзу, и там исчезала, точно растворялась. Сверху донизу сверкающая ослепительно белая ее поверхность была покрыта маленькими черными значками. Не веря своим глазам. Подольский всматривался в них. Он узнал их! Узнал!
— Бумагу, скорей! — крикнул он.
Роберт, оценив торжественность момента, принес несколько страниц писчей бумаги и, предупредительно сняв колпачок с авторучки, подал Михаилу. Тот начал быстро записывать.
Лента казалась бесконечной. Формулы сменялись цифрами, цифры чертежами каких-то узлов, чертежи графиками, графики снова чертежами. А Подольский, скорчившись, строчил.
Мильч молча стоял рядом. Ай да Рог изобилия! Ай да штучка! Вот какие номера ты способен откалывать. Оказывается, твоя работа зависит от человека? Я предполагал, но не очень верил. Мне ты выдавал дубликаты! И правильно делал, товарищ Рог. А впрочем, какой ты Рог? Ты и впрямь Черный Ящик. Темная лошадка. Лишнее неизвестное. Металлический Хоттабыч, вот ты кто. Я хочу понять тебя, Черный Ящик! Можешь ли ты мне открыться?
Белый лист внутри ящика исчез, на его месте медленно вращалась смешная установка, напоминающая миксер. Подольский лихорадочно зарисовывал ее.
«Как торопится, — ласково подумал Мильч. — Я раньше тоже торопился, волновался, расстраивался. Теперь не то. Успокоился, заелся. Чудо-ящик воспринимаю, как нечто само собой разумеющееся. Вот так».
В этот миг Подольский прекратил писать и устало откинулся на спинку стула.
