Максим Перельман - Переход
Уже подходя к машине, я спросил:
— Скажи, Генрих, тогда в тридцатые и сороковые нам удалось создать Третий Рейх, и тогда мы имели право верить в то, что наш план может осуществиться, но каким образом ты собираешься завершить дело сейчас? Мы с тобой богаты, осведомлены, у нас, как ты говоришь, есть какие-то наставники и учителя, обитающие где-то… в завершении нашей миссии заинтересованы, чуть ли не больше, чем мы, инопланетные существа, но у нас нет армии, нет власти. Мы можем уничтожить мир разве что в фантазиях.
Он остановился и, глядя мне в глаза, спросил:
— Ты думаешь, я бездействовал все эти годы? У меня есть армия.
У меня есть и власть. Просто в наше время вместо Гитлера у власти другие люди, и место действия сдвинулось. Но поверь, Ральф, наша власть гораздо более велика, чем тогда. Я с удивлением слушаю твои вопросы. Ведь Германией и почти всей махиной мира управлял тогда ты. С моей помощью, конечно. Ты знаешь, что фюрер был только красивой обложкой. Точно так же и сегодня. У власти самых могущественных стран мира можешь стоять ты, а обложка — их собственная — такая, какая есть. И за прошедшие без тебя годы я добился больших успехов в этом.
— Я не очень понимаю.
— Мы тебя ждали, Ральф. Мы проделали огромную работу. Вспомни, что к осени сорок четвёртого мы перевели большинство секретных объектов в другие страны. У нас есть секретные легионы СС в Патагонии, на границах Перу и Бразилии. Мы проводим эксперименты по контролю за сознанием, мы кормим людей генетически изменённой пищей, что должна убить их способность к воспроизведению. Кроме того, вспомни, что я обладал такой властью, которая помогла мне создать автономию СС за пределами Германии. Я не говорю об Антарктике, я говорю о Луне. Ты помнишь это, Ральф?
Я ошеломлённо слушал его, не веря своим ушам. Я понимал, что передо мной циничный, холодный, расчётливый безжалостный фанатик, каким когда-то был в прошлой жизни и я — Ральф. Но теперь я другой, во мне если и пробуждается память предыдущей жизни, то спит фанатизм. Но если Гиммлер окончательно уверится в том, что в душе я остался обыкновенным человеком, любящим жизнь, то он найдёт способ окончательно превратить меня в Ральфа.
— Ты помнишь это, Ральф? — настойчиво повторил он.
— Да, конечно, — улыбнулся я.
— И теперь мы можем приступать к уничтожению… прости, я хотел сказать к освобождению народов целых континентов. От тебя требуется только одно — беречь свою жизнь и быть верным собственной идее. Ты должен уйти с корабля последним. А бегать со свастикой и носить на голове чёрную фуражку с черепом больше не нужно. Хотя знаешь, — он вдруг как-то по-детски улыбнулся и с грустью посмотрел вдаль, — наша форма, пожалуй, была самая красивая за всю историю человечества, а?
— Пожалуй, — подтвердил я, — кстати, череп на фуражке, символ верности фюреру до смерти, или?..
— Или, — твёрдо ответил Генрих и улыбнулся. — Ну, вспомни же, Ральфи. Ведь эту эмблему придумал ты сам.
Перед моими глазами поплыло какое-то зеленоватое марево, и вдруг я вспомнил, вспомнил почти всё. Да-да, я действительно вспомнил, что этот символ придумал я. Он должен был олицетворять нашу веру, веру и борьбу. На наших фуражках был символ смерти, но именно смерть и освобождение через смерть — и были нашей целью. Я был уверен в том, что состояние души, покинувшей тело, есть постоянное, возвышенное чувство, освещаемое беспредельной мыслью. Неизменное счастье, пришедшее через смерть.
— Помню, — радостно сказал я. — Ты знаешь, Генрих, мне и раньше, в моей теперешней жизни, то есть, мне — Максу — всегда казалось слишком наивным объяснение помещения черепа и костей на официальную форму армии Германии, как символа верности фюреру. Это смехотворно. Но я всё-таки не понимаю, каким образом ты хочешь завершить наше общее дело? С использованием ядерного оружия? Допустим, но где гарантия, что я буду единственно выжившим?
— Вот именно над этой стопроцентной гарантией мы сейчас и работаем. И уверяю тебя, наши учёные не зря получают свои деньги, — он похлопал меня по плечу, — счастливого пути и… вспоминай. Если что, звони.
— А об этом можно говорить по телефону? — спросил я.
— Чего бояться? Во-первых, нашу веру исповедуют многие и почти во всех странах мира. Наши единоверцы находятся у власти. Ну, а во-вторых, кто ж поверит в такой бред? Случайные люди, если и прослушают наш разговор, то подумают, что два придурка окончательно свихнулись и говорят о чём-то невероятном. Кстати, если вдруг у тебя где бы то ни было, в какой угодно стране, вдруг возникнут проблемы… с властью, полицией или криминалом, да с кем бы не возникли, сразу звони мне, и всё решится в считанные минуты. Ральфи, моя власть очень велика. Прости, я хотел сказать — наша с тобой власть. И ты вправе пользоваться ей. Но я хочу всё-таки попросить тебя скорее вернуться сюда. Время идёт слишком быстро, и нам пора всё привести к финалу. И помни, что ты мне дорог сейчас не меньше, чем когда-то. Твоя способность к острому аналитическому анализу ситуации всегда восхищала меня. Надеюсь, что она к тебе вернётся. Расставайся со своей наивностью, Макс.
Как только он назвал меня Максом, я сразу перестал ощущать себя Ральфом, будто в моём сознании что-то стёрлось. И я — Макс — был ошеломлён всем тем, что услышал от Гимллера. Но самое главное то, что я почувствовал, как безгранично я люблю этот мир. И понял, что я не могу брать на себя ни какую-то великую миссию, ни быть убийцей миллиардов людей.
— Послушайте, Генрих, — сказал я, ощущая его уже не старым другом, а малоприятным человеком, — у меня есть всё, что мне необходимо, и мне нравится этот мир. Он вовсе не так ужасен. Я не хочу умирать, я хочу долго жить и быть счастливым. И остальные люди, если они родились, пусть живут. В каждой жизни случаются несчастья, но ведь бывают и радости… Вероятно у нашего Создателя были причины создать человека таким, как он есть. И если он никогда не умирает, а всё время возрождается вновь и вновь, то это прекрасно. И традиционные религии говорят о бессмертии души.
— Так кто же возражает? — усмехнулся он, — конечно, душа бессмертна, но что за садизм бесконечно заключать её в тело, а тело помещать в невыносимые условия? Прежде ты не был таким, Ральф, — огорчённо прошептал он и уже громче добавил, — две последних жизни смешались в тебе, Макс, как в миксере. Я не ожидал такого эффекта. Вспомни о том, что капсулы даны тебе с определённой целью. Но если и это тебя не убедит, то подумай о тех деньгах, которые приносят тебе комфорт, возможность жить и получать от жизни то, без чего твоё счастье невозможно. Вспомни, откуда эти деньги? Каждый доллар твоих денег — это кровь и чья-то жизнь. Или ты не хочешь знать, откуда твоё богатство и как ты его получил? Ты хочешь, как ты говоришь, жить долго и счастливо. Ах, ты хочешь просто быть счастливым, забыв о том, что твоё счастье оплачено ужасными страданиями и жизнями миллионов людей. Пойми, Ральф, только осуществив наши намерения и пользуясь этими деньгами для этого и во благо, более того — во имя тех, кто был уничтожен, только так ты сможешь оправдать себя. Ты недавно обвинил меня в том, что я убийца? Не забывай, Ральфи, такой же, каким был и ты, но я, по крайней мере, живу так долго ради твоей идеи. А в кого превратишься ты если решишь, как ты говоришь, просто жить? Или ты не почувствуешь себя бессовестным убийцей, пользуясь этими деньгами, и будешь счастлив? Тебя судьба назначила царём Земли не для того, чтобы ты наслаждался этой помойкой, называемой материальным миром. Подумай над всем этим. Подумай и не торопись. И помни, что после того, как ты последним из всех уничтожишь своё тело, то по нашей вере, религии и убеждению — всё человечество, и не только на нашей планете, ждёт свобода. Сейчас уезжай, да пребудет с тобой твоя вера. Думай и вспоминай. Я надеюсь, что ты вернёшься сюда, и мы освободим всех от этой безысходной необходимости бесконечного рождения на Земле.
