Вячеслав Назаров - Дороги надежд
Скучный человек протянул из кабины руку.
— Мне поручено передать их лично.
Рука нетерпеливо дернулась — давай. Секунду поколебавшись, Шан сунул письмо и пакет в ленивые пальцы. Рука исчезла. Аудиенция была окончена. Голубые громилы скрылись в кузове. Взвыла сирена, и тяжелый фургон с неожиданной прытью умчался по бетонному нолю, оставив растерянных и недоумевающих гвардейцев на произвол судьбы.
— Я не знаю правил этикета в этих кругах, но с точки зрения здешних нравов нас встретили в Дроме весьма сдержанно. Жду ваших ценных указаний, септ-капитан.
— Обалдуй, — сказал Шан. Они шли с летного поля не спеша — торопиться им было некуда — и, получив наконец возможность говорить, не опасаясь быть подслушанными, не находили слов.
— Обалдуй, — сказал Шан. — Если бы я знал, что буду из-за тебя так волноваться, никогда бы с тобой не связался…
— Ты волновался за меня? Или за исход операции?
— Не знаю… Я дилетант в этой профессии. Когда я услышал, как ловко тебя обезоружили, а Горон минутой позже заявил, что Бин в его руках, я, честно говоря, думал только о том, как тебя выручить. Я был уверен, что нас раскрыли… И чуть было не наломал дров…
— Да, Горон применил старый прием: выдал за Бина беглого уголовника, сошедшего с ума в силайских дебрях. И начальство это знает. Начальству выгодно быть обманутым — будет громкий процесс, будет показательная казнь — и да устрашен будет всякий неотвратимостью возмездия! И ко всему прочему новые чины и награды…
— Но такой вариант выгоден и тебе. Тебя уже не будут искать. Нельзя казнить одного человека дважды…
— Выгоден… Ты начал говорить, как Горон. А каково мне? Наверное, тот, кто сейчас в клетке, был на свободе большим подонком. Но ведь его казнят не за это. Его казнят за меня. Я должен теперь ему жизнь, понимаешь? Они лишили меня права распоряжаться своей жизнью…
— Не раскисай, Сип. Я понимаю — тебе тяжело. Но ты ничего не исправишь жалобами. Здесь нужно другое…
— Я знаю. Прости. Но что же нам все-таки делать теперь?
— Послушай, Горон — проницательный?
— Разумеется.
— Ты все-таки когда-либо объяснишь толком, кто такие проницательные? Что их объединяет? Каковы их цели? Как их узнают? Я только и слышу — проник да проник, слышу в разных вариантах, в самых неожиданных и взаимно исключающих значениях! Наваждение какое-то!
Сип долго молчал, расшвыривая камешки с дорожки коваными ботинками.
— Проник… Проник есть проник… Это не вмещается в ваши земные категории. Внешне они неотличимы от всех, они неотличимы от всех остальных свирян. Они бесформенны и всепроникающи. Теоретически они вне закона, каждому разоблаченному пронику грозит смерть. А практически весь государственный, весь административный аппарат Свиры — сплошные проники, потому что доказать, что проник действительно проник, практически невозможно… Они выходят сухими из любых чисток, которые устраивает время от времени Кормчий — они получают награды за усердие, а на яблоню попадают те, кто им мешал…
— Заумь какая-то! Много страха и мало смысла. Ты что-то перегибаешь, Сип. Здесь что-то не то. И не так.
— Это все так, Шан, просто это сразу трудно укладывается в голове. Мы уже привыкли, а ты нет. Впрочем, увидишь сам.
— Но как ты все-таки узнаешь, что кто-то проник?
— Спроси что-либо полегче… Как узнаю? Сам не знаю! Конечно, не по внешности. Хотя… Есть что-то, но… Вот стоит ему заговорить — сразу видно. По жестам, по поведению, по речи, по какой-то внутренней злой затаенности — на языке мед, в глазах яд… Тысяча мелочей… Трудно объяснить… Ты меня понимаешь?
— Пытаюсь изо всех сил. Но, честно говоря…
— Стоп!
Сип приложил палец к губам. Шанин оглянулся, но ничего подозрительного не заметил. Они потоптались у ворот аэрогавани, глядя, как перегруженный грузовой дирижабль безуспешно пытается оседлать причальную мачту. Рядом с ними остановились несколько зевак, по традиции обсуждающих промахи пилотов и их шансы причалить в такой ветер.
— Им «пернатые» помогут. У них крылышки, — ядовито хихикнул кто-то за спиной. Шан обернулся. Все с постными лицами смотрели в небо.
— Надо идти в ближайший участок «ПГ» и связываться с Гороном. Пусть он сам разбирается, что к чему и какого лешего нас бросили посередине дороги…
— Не надо, септ-капитан. Все делается согласно приказу. Та команда не имела инструкций на ваш счет.
У говорящего не было лица. Потом, через минуту после разговора, ни Шан, ни Сип не могли вспомнить наверняка ни одной четкой черточки, ни одной особенности фигуры, ни одной броской детали одежды — какое-то смутное облако, желе, студень с бесцветным голосом.
— Кто вы такой?
Молчание. Наручные часы, где вместо циферблата — силуэт топора. Какие-то розовые бумажки.
— Вот ваши места в гостинице и суточные на неделю. Вас позовут, когда будет надобность.
Он растаял в воздухе, не оставив следа. Но еще раньше, едва он появился, растаяла толпа зевак вокруг Шана и Сипа. У жителей Дромы выработалась мгновенная реакция на некоторые вещи.
— У меня был один знакомый исследователь древней письменности. Он постоянно тренировал воображение. Нарисует две черточки и пристает ко всем: «Что это может значить?» Что это может значить?
— Только одно — даже на улице следует говорить вполголоса. А в гостинице — орать. У них паршивая аппаратура, работает с искажениями. Глупо влипнуть по вине неисправного магнитофона.
— Думаешь, нас собираются пощупать?
Вместо ответа Сип кивнул на такси, которое медленно тащилось за ними, явно желая «случайно» попасться на глаза. Они сели на заднее сиденье и молчали всю дорогу, чем весьма расстроили водителя. И только после остановки Сип вознаградил его, громко воскликнув «Слава Великому Кормчему, высшие умеют ценить преданность! «Изобилие» — лучший отель Дромы. Здесь не соскучишься»…
Они стояли со своими провинциальными чемоданчиками на тротуаре, не решаясь войти под гулкие своды гигантской пирамиды, составленной из разногабаритных полушарий. Поражало мастерство, с которым архитектор рассчитал все детали своего нелепого сооружения. Оно должно было развалиться без всякого внешнего толчка, само по себе, но оно высилось, венчая центр столицы, и высилось, вероятно, не одно десятилетие.
— Нравится?
— Впечатляет. Одна из вершин абстрактного архитектурного искусства. Того и гляди сейчас все посыплется…
— Не посыплется. На века. Гостиница — ровесница Стального Кокона.
— Вот как. А кто архитектор?
