Евгений Константинов - Кабанье урочище
Я отказывался верить глазам, но они видели осу, живую осу. Которая, окончательно выбравшись из крохотной воронки на шее девушки, взвилась вверх и принялась с жужжанием кружить над нашими головами. А вслед за ней выползла-взлетела еще одна оса, и еще одна… Я отмахнулся от ненавистных насекомых, и тут же вскрикнул от острой боли, пронзившей кисть.
Оксана не кричала и не отмахивалась, только вздрагивала, как при коротких ударах током, когда осы стукали ее в незащищенные участки кожи.
– Тебе, что, не больно? – крикнул я.
– Очень больно, – поморщилась Оксана. – Но я привыкла.
– Привыкла!?!
– За два года можно привыкнуть, – с мукой в голосе сказала она. И тут же сорвалась на крик: – Потому что это постоянно происходит со мной два последних проклятых года!!! Происходит с того самого дня, когда ты сказал, что ненавидишь меня. Ты ведь помнишь, как сказал это, помнишь?
…Еще бы мне не помнить! Был такой же прохладный октябрьский день, когда в садах жгут собранную в кучи опавшую листву, и в воздухе витает аромат уходящей осени…
Любовь. Я хорошо запомнил чьи-то слова, что «любовь, это злая болезнь». Я заболел злой болезнью в шестнадцать лет. И любил девушку, даже не зная ее имени, вспоминая лишь единственную мимолетную встречу. И в моей голове, моих мыслях постоянно рождались картины, связанные с ней, с моей первой и единственной любовью.
Возможно, я был не прав. Возможно, познакомившись с девушкой, надо было не посвящать ее в истории о лазаниях по разрушенным церквям и подземным ходам, о походах за грибами и на рыбалку. Наверное, девушке приятнее было бы услышать, какие у нее шикарные волосы и красивые глаза. Или она хотела не столько слушать о любви, сколько заниматься любовью…
Да разве же я был против?! Только об этом и мечтал! Мечтал целовать свою любимую, раздевать ее, наслаждаться ее телом, забирать ее всю и отдавать ей всего себя. Я пытался добиться этого, но наибольшая близость между нами случалась лишь во время танцев, а кроме поцелуя в щечку, во всем остальном я неизменно наталкивался на барьер отказа. Конечно же, надо было вести себя смелее. Вот только понял я это слишком поздно!
Уже в армии я подсчитал, сколько длилось наше знакомство с первой встречи на танцах и до разрыва. Сто одиннадцать дней.
Летом мы встречались не каждый день: я частенько уезжал в деревню к матери, у Оксаны тоже были какие-то свои поездки. Потом она пошла в десятый класс, а я начал работать в Москве и в Истру мог приезжать только на выходные. Ключ от нашей опустевшей дачи у меня имелся, но одному там совершенно нечего было делать. Я ночевал там, если опаздывал на последнюю электричку, когда, гуляя с Оксаной, забывал про время. И обычно, переночевав в холодном доме, утром возвращался в Москву…
Проснувшись на даче в то воскресное утро, я решил сделать Оксане сюрприз. Денег хватило всего на три белых розы, но они были большие, а пахли – с ума сойти. Я пришел к ней домой, без стука открыл дверь и… увидел на кухне за столом Оксану и приобнявшего ее за плечи розовощекого парня с открытой бутылкой пива в руке.
Я его знал, он учился в одной школе с моей любимой девушкой. Если бы не испуг, растерянность и смущение на ее лице, я бы, возможно, отреагировал по-другому. Она явно не знала, что сказать, он тоже молчал, удивленно переводя взгляд с меня на нее и обратно. А мне и не нужно было никаких разговоров. Швырнув букет на стол, я выскочил на улицу, хлопнув дверью.
Был прохладный октябрьский день…
Велосипед покоился на даче, а я долго бродил по улочкам старой Истры, не замечая никого и нечего. Я пришел в монастырь, зная парочку скрытых от посторонних глаз ходов, проник в Воскресенский собор и забрался на самую верхотуру. Оттуда не было видно ни моей дачи, ни дома Оксаны, но была видна река и мосты через нее, были видны монастырские пруды и стадион, памятник-самолет, танцплощадка и Дом Культуры над высоким обрывом.
Мне хотелось выть…
Я вернулся к ней, когда смеркалось. Оксана, будто поджидая меня, сидела на ступеньках крыльца. Я не стал ничего спрашивать, а тут же, на крыльце принялся осыпать ее поцелуями, и она впервые стала отвечать мне жаркими губами и языком, я дал волю рукам, и она позволила делать то, чего раньше никогда не позволяла, я шептал ей слова любви, и она шептала, что тоже любит меня, что будет ждать меня из армии и что будет верна только мне.
Мы расстались, когда совсем стемнело. Я торопился на станцию, а моя голова кружилась от переизбытка чувств. Я чувствовал на губах вкус губ моей Оксаночки, их незабываемо-сладкий вкус. И с каждым шагом, удалявшим меня от ее дома, мне все больше хотелось вернуться, чтобы почувствовать вкус хотя бы еще одного поцелуя. Не дойдя до станции, я повернул обратно…
Сказавший, что возвращаться – плохая примета, был абсолютно прав. Я увидел того самого парня, при подходе к ее дому. Он опередил меня совсем на чуть-чуть. Судя по всему, привычно просунул руку между штакетинами и справился с щеколдой калитки, также привычно взбежал на крыльцо, толкнул дверь в дом. На меня словно опрокинули ведро ледяной воды. Но внутри тлела надежда, что вот сейчас, через минуту – другую он вылетит вон из дома моей любимой девушки. Прошла минута, еще одна, пятая, десятая…
Подождав напротив калитки в тени деревьев, я переместился и встал напротив окна ее комнаты, единственного, горевшего в доме. Вскоре свет погас и в этом окне…
У меня всегда слишком сильно было развито воображение. Если уж снились сны, то неизменно цветные, яркие, с множеством кричащих, впивающихся в память деталей. Я всегда слишком живо представлял себе развитие и последствия возможных ситуаций. Пытка – слишком ласковое слово, которое можно было бы применить к моим чувствам, все то время, пока я стоял напротив этого погасшего окна!
Нет, я не проторчал у ее дома всю ночь. Через какое-то время ушел, чтобы переночевать на своей холодной даче. Возможно, я даже умудрился заснуть, не снимая одежды, забравшись под четыре одеяла. Не знаю… Мысли перемешивались, и воспоминания путались с мечтами, а мечты с воспоминаниями.
Я поднялся, когда рассвело, и сразу поспешил к Оксане. Пытка продолжалась и достигла своего апогея, когда, подходя к ее дому, я увидел все того же парня, закрывающего за собой калитку. Он подошел к той самой колонке, надавил на ручку и ополоснул лицо. А потом пошел своей дорогой, так и не заметив меня. Он вряд ли знал о моей любви, и был абсолютно ни при чем. Но вот она…
Оксана стояла перед зеркалом и красила губы. Она увидела меня и все поняла. А я не стал ничего выяснять. Только вздохнул и сказал:
– Правильно говорит мой брат, что все бабы – бляди!
– И я – тоже… – или спросила, или согласилась Оксана.