Александр Казанцев - Том (9). Клокочущая пустота
И вот одним из таких посетителей, которому предстояло сделать подобный выбор, в кабинете Ришелье оказался однажды и самонадеянный юноша, снискавший славу необыкновенного дуэлянта, Савиньон Сирано де Бержерак, «бешеный гасконец», гордо прошедший сквозь толпу гвардейцев в приемной кардинала, уже знавших, что прокатываться насчет носа гасконца небезопасно, ибо он обладал не только этим «украшением» лица, но еще и ядовитым языком, так жалящим дворянское самолюбие, что вызов «оскорбителя» на дуэль становился необходимостью, а результат поединка при его неподражаемом владении шпагой предрешенным.
Мазарини считал, что приглашенный им на этот раз бретер может оказаться весьма полезным, скажем, в роте гасконцев господина де Карбон-де-Костел-Жалу, могущих достойно противостоять не столько враждебным Франции армиям испанцев или англичан, сколько мушкетерам капитана де Тревиля. Знал это и кардинал Ришелье.
Кардиналу Ришелье перевалило за пятьдесят, но он выглядел крепким, бодрым, полным энергии и властолюбия.
Сирано де Бержерак предстал перед всесильным кардиналом, оглядывая убранство кабинета, принадлежащего скорее ученому, чем государственному деятелю, он явственно ощущал на себе испытующий взгляд его высокопреосвященства, облаченного в кардинальскую мантию пурпурного цвета. Лицо первого министра Франции было еще красиво, с подкрученными усами и острой бородкой воина, на груди его красовалась золотая цепь с крестом.
– Сударь, – начал кардинал, опуская веки, – мне горестно напомнить вам, что нарушителям указа короля, запретившего дуэли, уготовано место в Бастилии.
– Воля короля и вашего высокопреосвященства для тех, кто готов отдать жизнь за Францию, священна.
– Не лучше ли отдать ее на поле брани, чем на эшафоте, сын мой? Будем откровенны. Сколько дуэлей на вашем счету?
– Сто, монсиньор, – вставил находившийся тут же, незаметный в серой сутане, но подражающий в своей внешности Ришелье, Мазарини.
– Сто? – переспросил кардинал, сверкнув глазами, что приводило в ужас многих, но не стоявшего перед ним бойца.
– На моем счету нет ни одного вызова на поединок, ваше высокопреосвященство, – сказал, гордо вскинув голову, Савиньон Сирано де Бержерак.
– Как так? Перед отцом церкви и первым министром короля вы утверждаете, что ни разу никого не вызвали на дуэль?
– Ни разу, ваша светлость!
– Но вы участвовали в поединках, нарушив тем волю короля!
– Разве его величеству более угодны трусы, бегающие от противника и пятнающие дворянскую честь? – вместо ответа с задором спросил Сирано.
– Не скрою, господин де Бержерак, дворянская честь дорога королю, как и мне, его слуге. А у вас, как мне кажется, репутация в отношении защиты чести завидная. По части же острословия я и сам убедился в том, задав вам, как припоминаю, несколько вопросов на выпускных экзаменах коллежа де Бове.
– Я готов служить Франции всем, на что способен, если вы только того пожелаете, ваше высокопреосвященство.
– Кому, кому служить? – нахмурился кардинал. Он привык слышать готовность служить ему или хотя бы королю.
– Франции, ваше высокопреосвященство.
– Франции? Это похвально, – недовольно заметил кардинал. – Но служить надобно и Церкви, во имя которой десятилетиями льется кровь истинно верующих.
– Я готов стоять с ними рядом, пока мыслю и существую.
– Если не ошибаюсь, это формула философа Декарта?
– Совершенно так, ваше высокопреосвященство. Декарт считает, что мир познается через наши чувства и душа человека в соединении с его телом позволяет ему обрести способность мыслить, а следовательно, и существовать.
– Не кажется ли вам, молодой человек, что наша святая вера учит нас иному?
– По мнению Декарта, слепая вера слепа, а он своим учением помогает людям прозреть.
– И вы придерживаетесь этого лжеучения?
– Не вполне, ваше высокопреосвященство, ибо Декарт не объясняет всего многообразия мира, но тем не менее я преисполнен уважения к этому титану мысли.
– А известно ли вам, что святейший престол осудил его творения?
– Я не святейший пастырь, чтобы осуждать Декарта, ваше высокопреосвященство, но уважать его считаю за честь.
– Считаете за честь?
– Как и его предшественника Томмазо Кампанеллу, который, будучи предан богу, учит людей жить справедливо и честно.
– Уж не «Город Солнца» ранил вашу буйную голову, которую вы готовы сложить за Францию?
– За Францию и за свои убеждения, ваша светлость.
– Не хотите ли вы также сказать, что убеждены в своей готовности защищать неугодного папе Декарта или Фому Кампанеллу, приговоренного за ересь к пожизненному заключению?
– Готов в равной степени защищать убеждения обоих этих мыслителей, как свои собственные.
– Тогда вам полезно узнать, сын мой, что на основании буллы святого папы римского, запретившего еретические книги Декарта, эти сочинения будут преданы огню сегодня ночью в присутствии истинных католиков вблизи Нельской башни.
– Это недопустимо, ваша светлость!
– Что вы хотите этим сказать? Уж не решитесь ли вы помешать этому благому делу?
– Сочту это своим святым долгом, ваше высокопреосвященство!
– Интересно, как вы это сделаете? – спросил кардинал с усмешкой, откидываясь на спинку кресла. – Готов биться об заклад, что это вам не удастся! Один против целой толпы?
– Вот видите, ваше высокопреосвященство, вы сами ставите меня в такое положение, когда я не смогу не принять ваш вызов, чтобы не слыть трусом!
– Мой вызов? – сделал удивленный вид кардинал.
– Конечно, ваша светлость! Вы только что предложили мне побиться с вами об заклад, что мне не защитить книг уважаемого мной мыслителя Декарта от какой-то там толпы.
– И вооруженных стражников, – добавил кардинал.
– И вооруженных стражников, – согласился Сирано.
– И против всех вы будете в одиночестве?
– Нет, почему же, ваша светлость! Со мной будет моя шпага!
– За меньшие проступки и дерзость я мог бы отправить вас в Бастилию, но я имел неосторожность обмолвиться, что готов побиться с вами об заклад, – сказал кардинал. – А мое слово – слово Председателя Королевского Совета, не уступает королевскому.
– Это известно всей Франции! И буду рад служить тому доказательством!
– Итак, бьемся об заклад? – со скрытым коварством спросил Ришелье. – Что же вы ставите, сударь?
– Свою голову, ваше высокопреосвященство, и завещание, передающее вам мою долю отцовского наследства.
