Андрей Столяров - Жаворонок
И когда вновь избранный «народный» парламент Крыма, опираясь на результаты голосования, даже для маскировки более уже не называемого «опросом», принимает на первом же своем заседании Декларацию о государственном суверенитете, о немедленном выходе Республики Крым из-под юрисдикции Украины и посылает в парламент России, президенту России, российскому правительству и народу официальное заявление с просьбой о вступлении Республики Крым в состав Федерации, это уже воспринимается просто как должное. Этого ждали, и к этому относятся как к совершенному факту. Жалобного протеста Киева по-прежнему никто не слышит. Мировое сообщество поражено обычным приступом глухоты. Нет, по-видимому, ни одного голоса против. И только сторожевой катер «Гетман Лазарчук», чей срок годности истек еще во времена Крымской кампании императора Николая I, гордо подняв на флагштоке жовто-блакитный прапор, переходит в Балаклавскую бухту, считающуюся военной базой Украины в Крыму, где и тонет благополучно, поскольку не выдерживает перехода даже в десяток миль по спокойному морю.
8
Велика сила магии, исходящая от успеха. Многотысячная толпа встречает Жанну в московском аэропорту, когда в теплый, по-настоящему солнечный, яркий день, чуть прищурясь, спускается она из самолета, прибывшего в столицу. Это совершенно обычный гражданский, ничем не выдающийся рейс. Москвичей никто не извещал специально о ее прибытии, никто не организовывал демонстрации по учреждениям и предприятиям, не было никаких сообщений по радио или в газетах. Но как от искры, выроненной средь сухостоя, идет потом на тысячи километров ревущий огонь, так, размахивая цветами и флагами, рокочет людское море при виде «Девы из Севастополя». И хотя среди множества флагов, собранных перед ней, в большинстве полощатся огненно-кумачовые, с серпом и молотом, дело, разумеется, не в раскраске быстро линяющих тканей. Дело – в порыве, с которым они сливаются в единое целое. Несть в этом порыве ни еллина, ни иудея. Плотный военный оркестр исполняет почему-то «На сопках Маньчжурии», блистают линзы фотографов, змеиными головами тянутся за ограждение микрофоны, сразу четыре неторопливых телевизионных камеры поглощают кромешным нутром подробности ликования. «Се-вас-то-поль!..» – скандирует группа юношей в кожаных куртках с елочными нашивками на рукавах. А стоит растерянной Жанне замедлить шаг и нерешительно поднять руку в приветствии, как толпа сметает хлипкие барьерчики ограждения и отбрасывает ее обратно к залу прибытия. Трещат ребра, пятятся верх по ступенькам испуганные пассажиры. Срочно вызванному наряду милиции приходится, точно буром, высверливать путь в служебные помещения. Наружу Жанну выводят через коридорчик для служащих аэропорта. К счастью, машина с двумя охранниками уже ждет ее неподалеку от здания, и всклокоченный Кармазанов уже открывает дверцу и машет рукой, и уже расчищает им выезд мешковатый патрульный.
Это уже похоже на истинное признание. Совсем иначе ступает теперь она под душноватые своды кремлевских апартаментов. Власть, липнущая здесь к стенам росписью и позолотой, больше не пугает ее. Она словно не замечает вокруг себя торжественного убранства: роскошных зеркал, лакированного паркета, темноватых картин, объемистой многосвечевой люстры. Ее это как будто вообще не касается. С поразительным равнодушием, которое даже можно счесть напускным, относится она ко вниманию тех, кого ранее знала лишь по газетам и телевидению. А вниманием Жанна в этот период не обделена. В первые же две недели после триумфального возвращения из Севастополя ее последовательно принимает сначала министр внутренних дел, якобы для ознакомления с критической ситуацией на юге России, затем – один из так называемых «молодых реформаторов», призванных к управлению, чтобы дать толчок ходу реформ, затем секретарь Совета безопасности президента, неожиданно озаботившийся судьбой соотечественников за рубежом, и наконец как итог Жанна имеет громадную, двухчасовую беседу с премьер-министром. Вот, куда она поднялась из обморока крапивного города.
Правда, все встречи эти носят характер неофициальных. Ни правительство новой России, ни президент, ни парламент, разумеется, не могут признать, что имеют пусть отдаленное отношение к событиям в Севастополе. Международное сообщество этого не поймет. Это будет рассматриваться как вмешательства во внутренние дела соседнего государства. Уже и так официозные киевские газеты пишут о «руке Москвы», которая чувствуется за кулисами инцидента, об «имперских замашках», о «диктатуре сильного над более слабым», о «давлении на границах» и о «ползучей российской агрессии» против соседей. Резких движений в такой ситуации делать нельзя. Последствия их для России могут быть весьма неприятными. И потому ничего конкретного на этих встречах не сказано. Высшие правительственные чины пока прислушиваются, присматриваются, принюхиваются, оценивают первое впечатление; выводы их неопределенны, а о перспективах сотрудничества они говорят в крайне расплывчатых формулировках. Сухого остатка нет. Обе стороны, вероятно, испытывают сильное разочарование. Жанна – потому что не видит реальной заинтересованности в себе: все-таки она принесла России крупнейшую военно-морскую базу и теперь вправе рассчитывать на нечто большее, чем казуистические отговорки. Чины же правительства, хорошо понимающие, что есть власть, в свою очередь видят лишь взбалмошную девицу, считающую себя мессией, вчерашнюю школьницу, делающую просто шизофренические заявления: например, что она, ни много ни мало, «призвана возродить Россию». Они, исподволь подготавливающие интеграцию республик бывшего СССР и добившиеся на этом пути некоторых результатов: таможенного договора, скажем, открытых границ, согласования законов о гражданстве и правах человека, сумевшие сохранить на территориях отдельных республик российские военные базы, что немаловажно, учитывая потерю ранее незыблемых рубежей, догадавшиеся привязать к себе экономику некоторых партнеров по СНГ поставками дешевых энергоносителей, теперь элементарно встревожены, слушая Жанну. Их многолетний и весьма выгодный труд может пойти прахом, рассыпаться в пыль из-за действий какой-то полоумной девицы. Тем более, что все не так просто, как может показаться при поверхностном взгляде.
Россия сейчас действительно готова к приходу мессии. Горьки звезды национального унижения и тревожен гул продвигающейся на Восток военной техники НАТО. Что бы ни говорили о репрессивной системе, созданной коммунистами, но Советский Союз был в истории человечества поистине уникальным образованием. Обществом без национальной вражды и без трагических религиозных противоречий. На колоссальном пространстве от Камчатки до Бреста, от полярной тундры до пустынь Средней Азии, каждый человек, где бы он ни родился и на каком бы языке с детства не говорил, чувствовал себя гражданином единой вселенной. Он везде был у себя дома, и везде его дом был крепок и абсолютно надежен. Перестройка должна была раздвинуть эту вселенную еще больше, демократия – вывести государство в ряд сильных и процветающих стран. А вместо этого – потери территорий, населенных миллионами человек, уродливая колючка границ, враждебность вчерашних друзей. Не вселенная, а тесная комнатка в коммунальной квартире, не свободная экономика, а нищета и криминальный грабеж, не величественная держава, а сырьевая колония, распродающая остатки нефти и газа. Почти каждый бывший гражданин советского государства растерян и оскорблен. У него под сладкие обещания отняли родину, подсунув взамен нечто иное. Никакими политически руладами не заглушить этой тоски. Потерявший свой дом будет вспоминать о нем всю свою жизнь. Мир жесток, и нет прав у того, кто слаб и растерян. Духота в стране ощущается почти физически. Кредит доверия к нынешней беспомощной власти исчерпан. В преобразования, в выход из тупика уже никто не верит. Кулак президента, сжимаемый перед мониторами, тычет по воздуху. Россия начинает примиряться с участью второразрядного государства. Апатия пронизывает все слои общества. Поражение следует за поражением. Один удар за другим. Просвета не видно, и гниловатый туман затягивает будущее и настоящее.
