Александр Казанцев - Том (8). Мост дружбы
Центральный почтамт! Теперь уже совсем близко. Здесь она бегала девочкой… Однажды вон туда, на середину улицы, закатился ее мячик. Его принес полицейский. Она благодарила полицейского и сделала по-европейски книксен. А потом возненавидела его. Возненавидела за то, что он так грубо схватил маленькую, хрупкую женщину, которая шла впереди всех с флагом.
Автомобиль повернул направо и въехал в ворота сада. Через несколько секунд он остановился у подъезда богатого особняка.
Девушка легко выскочила из машины. Европейское платье делало ее особенно миниатюрной и изящной. При виде ее стоявшая на крыльце женщина подняла вверх руки. Девушка хотела броситься к ней, но женщина скрылась в доме.
Взбежав на ступеньки, девушка остановилась. Рука, прижатая к груди, чувствовала удары сердца. Она не ошиблась – вот знакомые шаги. Он, всегда такой занятый, ждал ее. Может быть, он стоял у окна в своем кабинете, чтобы видеть улицу…
В дверях показался пожилой человек. Закинутая голова с коротко остриженными волосами и гордая осанка совсем не вязались с его маленьким ростом. Девушка вскрикнула и бросилась к нему на шею.
– Кими-тян! Моя маленькая Кими-тян… Как долго я ждал тебя!
Отец обнял ее, взяв за тоненькие плечи, повел в дом.
Девушка оглядела знакомую с детства комнату европейской половины дома и вдруг увидела ползущую к ней по полу женщину.
– Фуса-тян! Встань скорей! – Девушка бросилась вперед и подняла женщину. – Фуса-тян, милая! Ты приветствуешь меня как гостя-мужчину.
Отец снова взял девушку за плечи и повел ее во внутренние комнаты. Они прошли по роскошным, убранным в европейском стиле залам и гостиным. Японскими здесь были только картины, но и те лишь современных художников. Это сразу бросалось в глаза. Нигде не было священной горы Фудзи-сан: художники теперь избегали этой традиционно народной темы, как штампа.
Кими-тян всплеснула руками:
– Дома! Ой, дома! – Она присела, как делала это маленькой девочкой. – Дома! Ой, совсем дома!
И она принялась целовать знакомые предметы, гладила рукой лакированное дерево ширмы, прижималась щекой к старой, склеенной статуэтке.
Отец стоял, скрестив руки на животе, а его аккуратно подстриженные усы вздрагивали. Незаметно он провел по ним пальцем.
Потом Кими-тян встала, подошла к отцу и припала к его плечу.
– А мама… мама… – тихо всхлипнула она.
Отец привлек дочь к груди и стал быстро-быстро гладить ее гладкие, нежно пахнущие волосы.
Наконец Кими-тян выпрямилась.
– Ну вот… а я плачу, – сказала она слабым голосом, стараясь улыбнуться.
Они пошли дальше. На полу теперь были циновки. Отец отодвинул ширму, отчего комната стала вдвое больше, и сел на пол.
– Окажи благодеяние, садись, моя маленькая Кими-тян. Или, может быть, ты сначала хочешь надеть кимоно, чтобы почувствовать себя совсем на родине?
– Ах, нет! Я дома, дома… Я тоже попробую сесть, только я разучилась. Это смешно, не правда ли? Так совсем не сидят в Париже, а костюмы там носят такие же, как на тебе. Как постарела Фуса-тян! Она ведь правда хорошая? Ты стал знаменитым доктором? Сколько теперь ты принимаешь больных? А как перестроили дом напротив! Его не узнать. Кто теперь в нем живет? Почему никто не лаял, когда я въезжала? Неужели Тобисан умер?
– Конечно. Собаки не живут так долго. Ведь сколько прошло лет! Все волнует тебя… Как высоко вздымается твоя грудь! Так дыши глубже розовым воздухом страны Ямато. Я вижу, что ты не забыла здесь ничего и никого.
– Никого, никого!
И вдруг Кими-тян опустила свои миндалевидные глаза, стала теребить соломинку, торчавшую из циновки.
Отец улыбнулся:
– Я знал, знал! Мы все ждали и встречали тебя. Он лишь не посмел стеснять нас в первые минуты встречи.
Японец хлопнул в ладоши. Отодвинулась еще одна фусума, и за ней показалась женщина с черным лоснящимся валиком волос на голове.
– Передай господину Муцикаве, что госпожа О'Кими ждет его…
– Муци-тян, – тихо прошептала девушка.
Отец поднялся навстречу молодому японцу в широком керимоне и роговых очках, появившемуся из-за отодвинутой ширмы.
О'Кими порывисто вскочила. Она не смела поднять глаз.
Муцикава еще издали склонил голову, произнося слова приветствия.
О'Кими протянула ему свою крохотную руку. Он сжал ее обеими руками.
– Усуда-сан мог бы выгнать меня. Я жду вас со вчерашнего вечера, – сказал он.
– Вчера вечером? – Девушка подняла глаза. – Тогда я еще не села в поезд… А почему вы носите очки?
– Японцы, японцы… – заметил улыбающийся Усуда. – Они слишком часто бывают близорукими.
– О так, Усуда-сударь! – почтительно отозвался молодой человек. – О'Кими-тян… Мне можно вас так называть? Извините, я так понимаю вас, понимаю, как вы стремились из чужих, далеких краев на родину, чтобы остаться здесь навсегда.
– О, не совсем, не совсем так! – сказал Усуда. – Конечно, я не хочу, чтобы моя маленькая Кими-тян рассталась с родиной, но еще больше не хочу, чтобы она расставалась теперь со мной.
– Позвольте спросить вас, Усуда-си: разве вы предполагаете уехать отсюда?
– О, не пугайся, мой мальчик! Выставка в Нью-Йорке откроется только через несколько месяцев. Однако я пройду в сад. Я велел вынести туда стол, чтобы наша Кими-тян могла дышать запахом вишен.
– Да-да, вишни, вишни… – тихо повторила девушка.
Усуда вышел, украдкой взглянув на смущенных молодых людей.
Они стояли друг против друга и неловко молчали.
– Вы совсем стали европейской, – робко начал Муцикава.
– Правда говорят, что вы храбрый? Вы летчик?
Муцикава кивнул:
– Но это совсем не храбрость; это профессия, извините.
– Вы всегда были храбрым. Вы дразнили даже полицейских. Помните, как вы забросили мой мяч на середину улицы, прямо к ногам полицейского?
– Я тогда убежал, не помня себя от страха.
Молодые люди оживились. Они стали вспоминать свое детство.
Когда Кими-тян не смотрела на Муцикаву, она чувствовала себя свободно, но стоило ей лишь бросить взгляд на эту незнакомую ей фигуру взрослого японца с постоянно опущенной, как бы в полупоклоне, головой, и она не могла побороть в себе неприятного чувства стеснения.
Разговор быстро иссяк вместе с воспоминаниями.
Почему же так долго не идет отец? Ей хотелось побыть сейчас с ним.
– Вы хотите посмотреть последние парижские журналы? Там много интересного о Нью-йоркской выставке реконструкции мира. Подождите, я сейчас принесу.
Когда она снова вошла в комнату, Усуда уже вернулся и вполголоса разговаривал с почтительно склонившим перед ним голову Муцикавой.
