Сергей Жемайтис - Жестокий шторм
— Все уладилось?
— Я счастлив, дорогой Стэн. Джейн — удивительная девушка! Все это она выбирала.
— Рад за вас, Том. Ну а насчет Гонолулу?
Том глубоко вздохнул и виновато улыбнулся:
— Не смог. Язык не поворачивался. Стоило лишь заговорить об этом, как она вытянула бы из меня все. У нее было такое безмятежное настроение. Вы знаете, что сегодня после ужина или даже во время его будет бал, танцы? Надевайте свой смокинг!
— Бал так бал. Значит, вы не решились. Может, и к лучшему. Еще есть время. Поговорите с ней об этом на берегу.
— Стэн, поймите, как я ей объясню, какие выставлю причины? Она предложила пожениться в Гонолулу и остальной рейс сделать нашим свадебным путешествием. Я же без объяснения причин оставлю ее на берегу одну. Да она и не останется! Есть единственное средство — сказать ей все!
Мистер Гордон молчал, пока Томас Кейри распаковывал свои свертки, только смотрел на молодого человека долгим взглядом.
— Вы думаете, Джейн испугается, струсит? Предоставит нам одним выпутываться из этой истории? — спросил он.
— Конечно нет. Она останется с нами. Но представляю, как это омрачит ее жизнь! Я боюсь за нее. Несколько минут назад она говорила о горькой правде, которую мы часто носим и боимся признаться в ней даже самим себе. Она будет потрясена. Каким страшным станет для нас свадебное путешествие, особенно для нее!..
— И все-таки вы скажете ей. В своей роли она восстанет до высот героинь греческой трагедии — любящая, смелая, благородная! Нет, Том, надо, чтобы она все узнала.
— Только не сегодня.
— Хорошо. Не станем ей портить нынешний вечер. — Он погладил Кинга. — Ну, дружище, тебе пора в свой «люкс». Судовые правила не допускают твоего присутствия в ночное время в каютах пассажиров. Томас, мы оставляем вас. Где твой поводок, Кинг?
Мистер Гордон шел по коридору, с улыбкой поглядывая на своего четвероногого друга Кинга. Профессор все больше уверялся в том, что скоро будет найден след сообщников Чевера и Минотти. Как это произойдет, он еще не представлял, у него пока только возникло слабое, ничем не обоснованное подозрение, что люди, которых они с Томом Кейри стремятся обнаружить, где-то совсем близко, что с одним из них он разговаривал уже нынче.
«Доказательств никаких. Мне, как и Тому, все начинают казаться преступниками», — подумал он, уступая дорогу коляске, в которой сидела старая женщина, коляску толкал чернокожий слуга.
— Боже! Что за прелестный пес! — сказала старая женщина. — Должно быть, необыкновенно умен. Чей же он?
— Мой, мэм.
— Ах вот как… — Старая женщина отвернулась, потеряв всякий интерес к собаке негра и к ее хозяину.
Мистер Гордон дружески кивнул слуге, тот расплылся в улыбке и покатил шикарную коляску со старухой, которая, видимо, «стоила» также немалых денег.
«Старая плантаторша. Такую узнаешь в тысячной толпе. В ее взгляде веками воспитанное презрение к черному рабу», — подумал мистер Гордон без тени обиды, просто констатируя факт, он даже почувствовал к ней что-то похожее на жалость, презрительную жалость.
В собачьем «люксе» он застал Гарри Уилхема, беседующего с отцом Патриком. Увидев мистера Гордона, миссионер развел руками и, улыбаясь, двинулся к нему навстречу.
— Дорогой брат, как я рад вас видеть! Хотя мы совсем недавно расстались. Я зашел сюда навестить Сигму. Синьор Антиноми занят и попросил меня узнать о здоровье его любимой собаки. И господь наградил меня знакомством с хорошим человеком — мистером Уилхемом. Присядьте с нами, мистер Гордон. Мистер Уилхем — великолепный рассказчик. Правда, он, как и большинство нашей молодежи, подвержен сомнениям в вере.
Гарри Уилхем водворил Кинга в его клетку и подошел к ним с ехидной улыбкой на красном от загара лице.
— Садись, дорогой Гарри, и я думаю, мистер Гордон не будет в претензии, если я доскажу историю своих скитаний, в которых проявлялся указующий перст и милость всевышнего. И ты, наверное, не будешь против, если я в нескольких словах введу мистера Гордона в русло нашей беседы?
— Валяйте, отец, вас слушаешь, будто холодное пиво пьешь.
— Пример, я бы сказал, не особенно удачный, зато образный. Так вот, мистер Гордон, я тут говорил о своей многотрудной жизни, своих скитаниях в лесах и тлетворных болотах на Филиппинах, Борнео, Новой Гвинее, когда, уповая на господа, я сохранял жизнь и здоровье и нес слово божье язычникам. Не так ли, Гарри?
— Истинный крест так, святой отец! Прямо диву даешься, как вы вывертывались из всех переделок. И какие вы слышали голоса и видели знамения.
— Имеющий уши да слышит, имеющий глаза да видит, Гарри. И ты в свою жизнь не раз ощущал руку божью, отводящую тебя от зла и даже гибели, да не вдумывался в происходившее, объясняя все случаем и везением. Так было и со мной, пока не произошел один из таких случаев. Вам не скучно, мистер Гордон?
— Нет, что вы, отец Патрик! Область чудесного меня всегда интересовала.
— Произошло это со мной еще до принятия монашеского сана. Случай, о котором я расскажу сейчас, и побудил меня посвятить остаток жизни проповеди слова божьего. А тогда я был не то что безбожником, просто, как и ты, Гарри, не вникал в тайну господней благодати. Был я золотоискателем, торговцем — словом, человеком, погрязшим в суете мирской. Был у меня друг
— Курт Бекер. С ним мы и пытали счастье, вернее, подвергались неслыханным мучениям, упокой господи его душу. Происходило это на Новой Гвинее. Углубились мы с ним миль на двести от берега в горы, и надо сказать, что нашли золото, и немалое — кварцевую жилу и в ней золотые прослойки вроде паутины. Забыв обо всем, с утра до вечера долбили мы кварц, выбирали из него золотые самородки…
— Видно, подходяще наковыряли? — спросил Гарри Уилхем, всем своим видом выражая крайнюю заинтересованность.
— Много, сын мой, и не унести, а мы все долбим и долбим. В двух рюкзаках до половины набралось этого дьявольского металла.
— Надо было сматывать удочки.
— Жадность обуяла, Гарри. — Отец Патрик с укоризной посмотрел на Гарри Уилхема. — Господь тогда показал нам, что не за тем золотом гонимся. Показал тщетность богатства и ценности вечные. Кончились у нас продукты. Курт возроптал, и к вечеру его ужалила змея — через час бедняга отошел. Остался я один…
— С двумя рюкзаками? Сколько же там было?
— Килограммов пятьдесят в каждом, а то и побольше.
— Надо же! Повезло вам, святой отец. Ну и как же?
— Трудную ночь провел я, сын мой. Утром собрался уходить. Отсыпал килограммов десять, остальное стал было закапывать, как из-за скал высыпали дикие папуасы и схватили меня, грешного.
— А золото?
