Наталья Иртенина - Меч Константина
— Хроносфера? Это… это то, в чем мы живем. Историческая временная реальность. Года два тогда это все пережевывалось в журналах, а потом как отрезало. Верный признак, что засекретили тему. Кто-то занялся ей вплотную.
— Паранойя, — определил Варяг. — Просто очередным сумасшедшим перекрыли кислород, вот и отрезало. Издатели тоже люди, они нормально жить хотят, а не среди психов. — Он встал, налил себе в стакан коньяку. Залпом выпил, как водку, и заел огурцом.
— А помните, — заволновался младший Двоеслав, — о чем говорил Бобр? Что-то крупное готовится.
— Зло будет выброшено за борт, — зажмурясь, с улыбкой процитировал Ярослав. — Абсолютное оружие, великий эксперимент. Полсотни спутников на сверхмалой орбите. Кажется, это и есть их финальное безумие.
— А что делать-то будем? — огорчился Горец.
— То же, что и раньше, — отрубил командир.
Тут Богослов встал со своего места, оглядел всех серьезными глазами и сделал заявление;
— Господа, беру на себя смелость предположить, что они изобрели означенный вычитатель и собираются вычесть нас из нашей реальности.
— Федька, прекрати стращать, не то в ухо дам, — пригрозил Варяг. — Долго звенеть будет.
Богослов сел в задумчивости, протянул руку за стаканом и локтем смахнул со стола коньячную бутылку. Звенело хоть и недолго, но эффектно. Коричневая лужа огненной жидкости растекалась по полу. Для насекомых, которые жили в щелях, это было, наверное, как извержение Везувия, внезапное и ужасное.
— Мой коньяк! — вскричал Варяг, поднимая ноги, чтобы не промочить.
Дружный хохот похоронил его возглас Богослов смущенно улыбался…
Когда я уходил спать, на крыльце сидел Февраль в очень чувствительном настроении и не очень трезвом уме.
— Истину им подавай, пожалуйста, — безадресно бормотал он. — Вечное русское… это… правдоискательство… Мы цивилизация правды! Запад нас никогда не поймет. Мы для них… ю-ро-дивые. Это запредельно для них. Они цивилизация денег. А мы Божьи люди. Если не считать разных вырожденцев, нерусь мутантную… Убогие мы, у Бо-га в кар-ма-не. Страну вот отгрохали дай боже, хоть убогие… Русские даже и пьют по-особому На Западе пьют зачем? Чтоб расслабиться от подсчитывания своих и чужих денег. А русские — чтоб ближнего возлюбить. По заповеди. Потому компании теплые. А в одиночку пить — грех смертный, ни-ни. Вот он выпил — и тепло ему, весь мир любит, последнее отдать готов. Нет, бывает, конечно, и табуретом по голове могут, и ножиком под ребро. Но это иск-лю-чительно! — побочный эффект. Изначально намерения самые чистые, искренние. Правдоискательские опять же. Потому как если мир вокруг становится теплым — он уже недалек от истины, а?
— Это ты про себя, что ли? — раздался Монахов голос за спиной.
— Как сказал русский поэт Тютчев, все во мне и я во всем, — не оборачиваясь, изрек Февраль…
Утром мы уходили с базы. Позже назначенного часа — нас задержал пленник. Ночью он умер. Сторожившие его по очереди Двоеславы рассказывали престранную историю, винясь и клянясь. После полуночи пленный в своем подвале в здании столовой разбушевался, колотил в люк, люто бился о стены. Голодом его никто не морил, спать не мешал, отхожее ведро в подвале было. Братья сочли бунт вздором и связали парня, чтобы не разбил себе голову в темноте, Тогда он принялся досаждать им воплями, из которых самым понятным был «аллах акбар». И так он им надоел этим акбаром, что они вставили ему кляп в рот. Младший виновато признался, что перед закляпыванием пленного пожелал ему подавиться своим акбаром. Наутро они нашли пленника уже посиневшим. Вытащили тряпку изо рта. Его задушил собственный запавший язык.
Труп вынесли на улицу. Командир, задумчиво потирая гладко выбритую щеку» произнес: — Мысль изреченная есть ложь, конечно. Только ведь думать надо, как наше слово отзовется.
На младшего Двоеслава, бледного и взъерошенного, было жалко смотреть. Он устрашился силы слова, явленной так очевидно, и не знал, куда ему теперь деваться.
Мертвеца в молчании закопали недалеко от озера.
До вечера в этот день ничего больше не случилось.
— Видишь, что делает эта гниль оккупантская? — с глухим возмущением ругался Матвей, шагая рядом со мной. — Сукины дети, ревнители гражданской культуры. Кто из нас бандит-террорист?! Кто разжигает религиозную вой, ну? Невежественных исламистов, которые и свой Коран-то не читали, приучают к мысли, что мусульманство в России равновелико коренному тысячелетнему православию. Это все равно что дать им в руки ядреную бомбу. И русских тем же самым провоцируют на ответный радикализм в духе «Тараса Бульбы»…
После сиреневого захода солнца отряд вошел в очередной городишко и временно обосновался в доме на снос. Тамошние бомжи, увидев нас, повыпрыгивали из окон и пустились наутек. Продуктов у нас было с гулькин нос, на ужин едва хватало. Решили послать кого-нибудь на поиски работающего магазина, Вызвались Богослов и Леха. Командир Богослова не отпустил, послал Пашу. За Пашей увязался Кир. Тогда и я напросился с ними. Святополк только рукой махнул и дал нам в придачу за старшого Февраля.
Городок в сумерках казался мертвецом. Улицы были совершенно пусты. Продуктовые лавки попрятались за темными окнами. Ларьки и те не работали. Светились только под цветными вывесками кабаки, и мигали лампочками игровые забегаловки. Мы прочесали весь центр и направились к окраине. Фонари там горели изредка. Иногда привидениями мелькали одинокие машины. Жуть, а не город.
И вдруг посреди этой мути женский крик. Через тротуар с деревьями — жилой дом, форточка на первом этаже открыта, крик оттуда. Паша подставил ладони Февралю, тот поднялся и заглянул в окно. Спрыгнул почти сразу, отрывисто бросил Паше и Лехе: «За мной». И мне: «Ты здесь, за главного». Они бесшумно вошли в подъезд, а я остался с Киром под окном. У меня был автомат, у него — ничего. Крики в доме теперь глушил громко включенный телевизор. — Чего там, а? Подставь руки, посмотрю… — канючил Кир. — Ну подставь, жалко, что ли?
Я и сам изнывал от неизвестности, только не хотел ему уступать. Меня оставили за главного, и почему он должен быть первым? Но он меня не удержал — слишком хилый. Пришлось мне подставлять руки. Кир смотрел дольше, чем Февраль. Зато и реакция была намного бешеней. Он свалился на землю, одновременно сдернув с меня автомат. Я не успел даже понять — он влетел в подъезд. Хоть и назначил я его оруженосцем, это было уже слишком. Я кинулся за ним с приглушенным воплем «Куда?! Стой, придурок!». Но вряд ли он меня слышал. Он ворвался в открытую дверь квартиры. Сквозь адский грохот музыки из телевизора пробивалось короткое татаканье автоматов, Я влетел в квартиру и еле успел затормозить на пороге комнаты, Паша и Февраль оттаскивали Кира и отнимали у него мой автомат, стреляющий по уже явному покойнику на полу. Мертвец был со спущенными штанами, а рядом скрючилась женщина Она пыталась прикрыться разорванным платьем и в шоке отталкивала от себя еще одного мертвеца, который держал ее за руку. Третий валялся у нее в ногах. На разобранной постели лежали три АК. В телевизоре Лора под оглушительный рев музыки охотилась на вампира, чтобы заняться с ним совокуплением. Кира наконец отволокли от мертвеца и разоружили. Он лягался, кусался и вообще был бешеный. В конце клипа Лора всаживала в любовника-вампира осиновый кол и эротично улыбалась.
