Елена Грушко - Картина ожидания
– Ждал бы я твоего приказа. Да никак не могу выбраться. - Лебедев вглядывался в переплетение стволов. - Скользко, гладко, не за что уцепиться.
– Кой леший нес тебя на эту гору? - орал Игорь.
– Не знаю, - честно ответил Николай.
– Скажи спасибо твоим дружкам! - Игорь выругался. - Наверное, опять они подгадили.
– Да какая им от меня беда? - искренне удивился Николай.
– Балда. При чем тут ты? Им меня надо остановить.
– Тебя? Да что им до твоего фильма? Они что - и правда конкурирующая фирма?
– Может, подискутируем? - зло перебил Игорь, и с Лебедева сошло, все его истеричное веселье:
– Ладно, не злись. Спусти мне веревку.
– Веревку тебе? - крикнул Игорь. - Ремня тебе, а не веревку. Вот загремлю сам туда - кто вытягивать будет? Домовой? Или бабушку кикимору позовем?
Лебедев еще раз внимательно оглядел западню:
– А если попробовать сделать лаз?
– Чем?! - надсаживался Игорь. - Зубами? Ногтями? А ты навстречу будешь пробиваться?
– Не в земле лаз! Среди стволов!
– Что?! А вот как начну я топором колотить, да как завалит тебя совсем? А времени сколько уйдет, ты представляешь? - разъярился Игорь.
– Что же, ты век предлагаешь мне тут сидеть? - устало спросил Лебедев.
– Век не век… - ответил Игорь после паузы, - а сутки придется.
Лебедеву показалось, что он ослышался.
– Николай, ты пойми, - умоляюще проговорил Игорь. - Уже полдень скоро, а до кедра идти да идти… Понимаешь, а вдруг я угадал и его можно увидеть лишь сегодня? Если я провожусь с тобой, значит, опять год пропал. А мне сегодня надо светлое время застать. Вон и погода расходится… Ну сил моих нет, ты пойми, я этого дня два года ждал! Подожди, ради бога, ну умоляю тебя. Потерпи. Может, я еще до вечера управлюсь. Хотя вряд ли… Но, клянусь, ночью буду идти, а завтра вернусь. Вот, поесть я тебе пропихну, - суетливо говорил Игорь, и чуть ли не на голову Николаю свалилось полбулки хлеба, надетого на тонкий шест, просунутый меж "стен" завала.
– Черт, консервы не получается… Хотя у тебя и ножа-то нет. Коля, ты прости, пойми, сил моих нет! Слышишь?
– Слышу, - отозвался Николай, все еще не веря.
– Ты не сердись, брат, а? Сутки, только сутки!.. А потом набьешь мне морду, если захочешь. Договорились? Ну, держись. Не робей - я вернусь! Скоро вернусь!
– Игорь! - крикнул Лебедев - Игорь!..
Он еще долго звал, пока не понял, что это бесполезно: Игорь ушел.
***
Комель одного ствола выступал из-под нагромождения остальных, и на это более чем неудобное сиденье устало опустился Лебедев. Прикрыл глаза, чувствуя, что больше всего на свете хочет сейчас лечь и уснуть - чтобы проснуться дома.
Интересно, что теперь в городе? Здесь он уже трое суток, если не больше. Сбился со счету. Конечно, его хватились. Но на помощь рассчитывать не приходится. Разве что в бреду может прийти кому-то озарение искать его здесь, в тайге, на этой забытой богом речушке, под завалом…
А вдруг вернется Игорь? Спохватится - и вернется? И Лебедев со страхом подумал, что поведение Игоря он предсказать не может и решительно не знает, чего от него ожидать. А ведь знакомы уже несколько лет. Близкими друзьями никогда не были, но пуд соли точно съели в одних компаниях, поговорить любили, поспорить, в шахматы перекинуться. С Игорем было всегда интересно. В кругу приятелей его называли фонтаном, фейерверком. Был он удивительно начитан, скор на слово, до невероятности общителен - душа, что называется, любого общества. Называли его ласково и небрежно: Игорешка. Вот уж сколько лет… Николай считал его очень талантливым оператором, да и не он один так полагал. Пожалуй, это была самая талантливая камера на всем Дальнем Востоке. Особенно удавались Игорю крупные планы. Вместе с ним зритель словно бы заглядывал в душу человека на экране. Лебедев отчетливо помнил, как сжалось его сердце, когда в небольшом сюжете, отснятом Игорем для дежурной телепередачи о строителях ЛЭП, он увидел бульдозериста, машину которого тянула в себя марь…
Камера медленно поднималась по рычагам управления, и темные пальцы, стиснувшие их, казались продолжением металла, такое напряжение читалось в окаменевших суставах, надувшихся венах. Парень медленно проталкивал вперед рукоять, одновременно поднимаясь на сиденье, и казалось, за искусственно подобранными шумами слышен не только рык измученного мотора, но и треск клетчатой рубашки на напрягшемся плече, и сдавленная ругань, и даже першило в горле от синей гари, окутавшей машину, и вот уже разрослось на весь экран почерневшее лицо, и не то капля пота, не то слеза бессилия поползла по лицу, парень досадливо дернул щекой…
План сменился широкой панорамой просеки, утыканной вышками ЛЭП, и Лебедев спросил потом Игоря: "А тот парень - он выволок свой бульдозер?" Игорь поднял брови: "Да я откуда знаю? Я дальше поехал, на другой объект".
Иногда Лебедев завидовал Игорю. Казалось, тот всегда твердо знает, о чем хочет поведать зрителю, и знает даже больше, и всегда верит в высокий смысл своих фильмов и даже небольших сюжетов. А Лебедева как раз мучило то, что за всеми его "заметками" - этим презрительным словом он последнее время называл все, что писал, - нет ничего, кроме сообщения о факте. Ну, живут люди в далеком от Москвы краю… Ну и что? Гордиться экстремальными условиями? Нанизывать эпитеты? А чью душу это всколыхнет?
Иногда Лебедев заставлял себя писать с таким трудом, что ему казалось, будто он идет по некоему запретному пути. И там, в конце, что-то брезжило. Какая-то цель. Но какая? И какая цель была у Игоря Малахова? Да, он безумно влюблен в свою работу - сегодня это еще раз подтвердилось…
А ведь Игорешку недолюбливают, подумал Лебедев. Его считают недобрым. И не столько за меткое и порою неприятное словцо, которое он умел, да уж, умел отпустить, сколько за то, что, заботясь о сиюминутном эффекте, мог сказать о человеке что угодно. И потом, сияя улыбкой, вскользь извиниться, словно речь шла о пустом, неважном. И тут же перевести разговор так, что вот уже и собеседник, только что сердечно обиженный на Игоря, смеется, слушая его с интересом, увлечен им, и самому оскорбление кажется пустяком… Но, несмотря на это, а может быть, как раз именно поэтому, Игоря не принимали всерьез очень многие. Лебедев знал: и сам Игорь это знает - все-таки умен мужик, что тут скажешь. "Вот были Москвин, Урусевский, Тимофей Лебешев - есть Павел Лебешев, Гантман, еще полно всяких - операторы. А Малахова упомянут где, сразу - "дальневосточный оператор". Будто в границы замыкают, а дальше не моги или не по плечу. А мне по плечу. А я не хуже!" Лебедев понимал недовольство Игоря, считал, что тот окружен завистниками-провинциалами, смакующими его недостатки, и когда Игорь заводил разговоры об этом, советовал ему поехать в Москву. Игорь затихал. Говорил, что без Дальнего Востока пропадет, что здесь истоки его творчества… Но однажды зло бросил: "Тут я все-таки Малахов, а там буду - "и многие другие". Понятно, что он так схватился за возможность сделать нечто поразительное, сенсационное, так рвался к этому кедру… Возможно, для него в этом спасение от какого-то творческого кризиса, как для Лебедева - конечно, масштабы не сравнить! - история с теми редкими книгами в научной библиотеке. Да ведь и правда, именно в тот момент, когда Лебедеву журналистика стала казаться скучной обязаловкой, работой-однодневкой, нашлась тема, которая поможет выйти на главное связь времен. Предположим, что без этого все общество не может развиваться. А человек - как небольшая, но главная часть общества - разве может развиваться, не ощущая своей глубинной связи с прошлым? Не чувствуя своих корней? Николай усмехнулся: вот в какие глубины завели его подвалы "научки". А что, разве не так? Сиюминутное, важное именно сегодня - оно ведь тоже когда-нибудь станет прошлым, делами "давно минувших дней". Дни эти зачеркиваются, как нечто маловажное, но не значит ли это, что мы привыкаем зачеркивать, привыкаем легко забывать, и то, за что сегодня отдаем нервы, здоровье, жизнь, как за самое главное, основное, завтра будет сдано в архив с насмешливой небрежностью? И все это происходит от привычки жить важностью лишь сегодняшнего дня - с его лозунгами и проблемами - в лучшем случае, с робкой заглядкой в будущее, которого, как известно, не может знать никто…
