Александр Заревин - Одинокие боги Вселенной
— Всему в мире приходит конец, Мрай, — сказал мне Кроум. — Ты должна владеть этой драгоценностью, а потом передать ее либо сыну, либо дочери при единственном условии: чтобы они носили фамилию Раут. Теперь ты покидаешь Олл, и, возможно, надолго. Я не знаю, как сложится твоя судьба, так что владей этой семейной реликвией по своему усмотрению, леди Раут, и да поможет тебе Бог!
— Оз, — позвала я, — у меня есть семейная реликвия Раутов: медальон с четырьмя драгоценными камнями. Отец говорил, что камни — весьма редкий вид холицена, может быть, начнем с них?
— Что за реликвии?
— Медальон в виде креста, с четырьмя камнями голубого цвета.
— Холицен не бывает голубым, — подумав, изрек Озерс.
— Я же сказала — весьма редкий вид.
— Посмотрим, — равнодушно отозвался Оз. — Но не сейчас. Сначала надо собрать установку.
Все-таки он был красив. Я все еще надеялась, что Озерса можно как-то изменить. Надеялась…
— Предлагаю до начала контактов с аборигенами произвести инвентаризацию имущества и вообще перейти на жесткий режим экономии, — сказал Марс. — Иначе можно растранжирить все очень скоро, а теперь даже лампочки достать негде.
— Правильно, сынок! — поддержал его Вулканс. — Завтра и начнем с инвентаризации. Ну, на сегодня хватит, пора спать.
* * *Инвентаризация заняла у нас два дня. Я не уставала удивляться, какой предусмотрительный у меня отец. Но все-таки почему он не попрощался? Может быть, у него появилась надежда как-то воспользоваться установкой еще раз? Что же с ним случилось? Ответ на этот вопрос мы узнали утром пятого дня. Принес его Марс. Он постучался в наш коттедж и, когда мы открыли, сказал:
— Мрай, мужайся, твой отец умер.
— Как? — воскликнула я. — Откуда тебе это известно?
И Марс рассказал, что тело Кроума лежит под скалой метрах в ста от ограды. Судя по всему, он застрелен дней пять назад, может быть, четыре. Выстрелом в спину. В нагрудном кармане, откуда вышла прострелившая его пуля, кроме горсти порошка, ничего нет. В остальных карманах пусто.
— Где он? Я должна его видеть!
— Наверное, не стоит тебе на него смотреть, — сказал Марс. — Над его лицом поработали местные стервятники. Лучше бы тебе его не видеть.
— Я должна. Должна.
— Тогда пошли. — И Марс, повернувшись, направился к группе понуро стоящих мужчин. На ватных ногах я поплелась следом…
Глава 3
МИШКА И Я
Наконец-то дембель! Я вернулся домой в июне 1980 года. Не то чтобы я гордился своей формой, но пограничные войска всегда считались престижными, и мне приятно было ощущать на голове новенькую зеленую фуражку. А потом, сознание того, что я ношу форму последний раз в жизни и на меня сейчас смотрят штатские люди, а по форме видно, что солдат я уже отставной, приятно щекотало самолюбие. К себе на второй этаж я взлетел словно на крыльях, позвонил в дверь, и там тотчас же раздались звуки «Прощания славянки» (магнитофон, конечно же!), затем дверь распахнулась и мама (наверное, с разгона) бросилась мне на шею. После бесчисленных поцелуев она наконец ввела меня в квартиру. Квартира за время моего отсутствия заметно преобразилась. Комнаты, бывшие проходными, стали теперь раздельными, и в зале у стены, в которой раньше была дверь в другую комнату, теперь стояла полированная мебельная стенка.
— Сынок, — сказала мама, — ты не будешь сердиться? Я сняла немного денег с одной из твоих сберкнижек на предъявителя и вот слегка прибарахлилась…
— Ну что ты, мама… О чем речь? Нам давно надо было так сделать!
— Ф-фу-х, камень с души… Юра, а сейчас я хочу тебя познакомить с одним человеком… В общем… он живет теперь здесь. И я его люблю. Коля, выходи, познакомься с Юрой.
Из другой комнаты, кажется, даже с балкона, вышел мужчина: не низкий и не высокий, не молодой, но и не старый, не то чтобы лысый, однако и кучерявым его назвать было трудно, — в общем, мамин сотрудник, а теперь, судя по всему, мой новый папа. Да-а… Неисповедимы пути Господни… Ну, что же делать, мама у меня тоже человек. Придется привыкать и мне.
Пока собирали на стол, я поднялся к Мишке, вернее, к его родителям, Мишка все еще лежал в ташкентском госпитале. Дома была только Мишкина мама. Она, конечно же, мне обрадовалась, но потом заплакала, причитая о Мишке: мол, лежит ее ненаглядное дитятко, весь израненный, неухоженный, может быть, даже голодный, и никто его не пожалеет, хорошо, хоть ногу ему не отрезали, но осколком раздробило колено, калека теперь на всю жизнь. И заплакала надолго, не слыша больше моих утешений.
— Что же вы к нему не съездите? — спросил я.
— Ездила уж один раз, — сквозь рыдания ответила она. — Неделю возле него дежурила, тяжелый он тогда был. Вообще бы от него не уезжала, да деньги кончились.
— Теть Вера, может быть, мы вместе к нему смотаемся?
— И рада бы, да еще долги не раздала.
— Да Бог с ними, деньги у меня есть. Съездим?
— Юрочка, сынок, это очень дорого.
— Так ведь не дороже денег, теть Вера. Мишка у меня единственный друг, а у вас — единственный сын, поехали!
— А много ли у тебя денег?
— Двадцать тысяч хватит?
— Ты не шутишь, Юра?
— Разве это тема для шуток? Знаете что? Мне только в военкомате на учет встать и паспорт получить, и поедем, хорошо?
— Хорошо, сынок. Спасибо тебе, Юрочка! Дай Бог тебе здоровья! Всю жизнь за тебя молиться буду, сыночек ты мой, соколик…
* * *Как ни спешил я, билеты на Ташкент смог купить только через десять дней. Самолет вылетал из Минвод, и мы с Мишкиной матерью добирались туда на такси, да еще на ночь глядя, потому что рейс был утренний и с утра мы бы не успели. Я отдал тете Вере тысячу рублей, чтобы она не очень от меня зависела, и весь полет продремал, даже не выглянув в иллюминатор. В Ташкенте, снова наняв такси, мы сначала заехали на базар. Тетя Вера купила там… Да проще рассказать, чего она для Мишки не купила, и только после этого мы поехали к нему. Местные таксисты в госпиталь, видимо, народу перевозили немало. Водитель, мужик лет тридцати пяти, в тюбетейке, только уточнил:
— В госпиталь? — И больше не проронил ни слова.
Мишку мы нашли во дворе. Он сидел на скамейке в тени, по-моему, акации и, отчаянно зевая, пытался читать какую-то книгу. Одна нога его была выпрямлена, вторая полусогнута, рядом прислонены костыли — мне даже показалось, что вернулся 1978 год и мы еще не служили. Скромно переждав в сторонке, пока мать его исцеловывала, я подсел сбоку, и мы с ним, тоже обнявшись, расцеловались. Тетя Вера успела сунуть Мишке огромную гроздь винограда, а он попытался всучить ее мне.
