Андрей Дашков - Собиратель костей
Среди ночи мне отчего-то приснилась Клара в компании верного рыцаря Ричарда, Заворожённого Смертью. Они сидели на кушетке в её салоне; стрелка часов двигалась в обратном направлении, и ослепшая ясновидящая шептала шершавым голосом Ржавого Короля: «Кости… Мне нравилось откапывать их. Это занятие было сродни поискам сокровищ. Я находила белые твёрдые предметы в чёрной рыхлой земле, ивлекала их и складывала одной мне ведомым способом. Возникали странные для непосвящённого идеограммы. Я очищала кости мягкой кистью убитого мною археолога, и в моих пальцах они начинали блестеть, как самородки…»
Наутро я обнаружил, что дерево, под которым мы заснули, было старой яблоней. На ней висели огромные увядающие плоды. Никто их так и не сорвал; они остались ненужными и нетронутыми. С нижней ветки свисала дохлая змея.
Подозреваю, что это была одна из самых невинных шуточек Габриэля. К тому же, как выяснилось, Ева-Двуликая не боялась змей.
Я разглядывал бывшую монахиню в лучах рассвета. Таким пристальным взглядом всматриваются только в зеркало. Она не стеснялась ни своей наготы, ни своего уродства. Мы уже были одним целым, вернее, двумя третями целого; последующее разделение казалось чем-то вроде недолгой разлуки. И эта её невыразимая улыбка… Словно она заранее знала, что так все и будет…
Габриэль посмеивался, наблюдая за нами.
И я понял, в чем заключался урок. Я изменился необратимо и, надеюсь, к худшему. Я преодолел пустыню упадка, украшенную эстетскими безделушками и манекенами людей. Я больше никогда не смогу любить красивых женщин. Я узнал их слишком хорошо и слишком рано – породистых сук из отцовской «псарни». Они продажны, жадны, отвратительны в своей самовлюблённости. Лживые, плохо замаскировавшиеся проститутки, торгующие не только своими телами, но и душами. Впрочем, их души – это лишь довесок, бесплатная дешёвка, вроде кулька с символикой универсального магазина, в который продавец кладёт купленные вами трусики. То, что эти красавицы называют «любовью» на своём птичьем языке, – всего лишь их реальная рыночная стоимость. Для меня они грязнее самых вонючих потаскух. Из их стерильных ротиков несёт гнилью… Они избалованы, отравлены преклонением глупцов, они не способны на бескорыстие. Эти стервы надёжно отгорожены от подлинной любви стеклянной стеной своей приторной слащавости, резиновой сексуальности, фальшивой утончённости, своим кукольным совершенством. Зеркала, назойливо шепчущие «ты красивее всех», навеки ослепили их глаза, умертвили их сердца, скрыли от них само таинство жертвоприношения.
В отличие от них бедные дурнушки и откровенные уроды излучали ненависть к миру и благодарность к ближнему. Они отдавали себя целиком, беззаветно и не требовали ничего взамен. Чаще всего их ожидало убийственное разочарование, но оно ничего не значило. Невозможная любовь была их короткой жизнью; обман становился их смертью. В этом и заключался смысл жертвы, приносимой ими жестокому божеству, разъединившему людей, и они знали, что наказание все равно неизбежно. Вот ещё один повод для сочувствия: мне нравятся те, кто наперёд знает про плохой конец. Назовите это обречённостью, а я назову это человечностью.
Благодарность, испытываемая Двуликой за ласку, пронзала меня, накапливалась во мне, настаивалась и превращалась в ответную любовь. В одном из странных измерений я уже любил женщину по имени Эрика. Сейчас я почувствовал, что могу полюбить снова. Не просто могу – я уже любил Еву-Двуликую. Она была реинкарнацией Эрики, я свято верил в это. Я любил её израненную душу, любил прекрасное существо, застигнутое врасплох кошмаром бытия и разделившее этот кошмар со мной. Родимое пятно я считал чем-то вроде стигматов, проступивших на теле той, которая страдала слишком много. Я готов был так же, как Габриэль, целовать багрового «паука», пожиравшего её лицо; она стала для меня тёплым сгустком света, заключённым внутри безобразной капсулы из плоти; этот свет согревал меня, он подарил мне новую жизнь, пробудил меня от спячки; с ним я ненадолго перенёсся в рай. А капсула… Капсула бесследно растворится в желудке Костлявой, и останется один лишь свет…
Но пока Двуликая жива, я заранее преклонялся перед её великодушием, даже если все окажется ложью, подделкой или самообманом. В тот день, когда любовь преобразит её и она станет красавицей, я безболезненно брошу её. В тот день Габриэль узнает, что я тоже умею блефовать.
* * *Нет смысла подробно описывать последующие четыре года наших скитаний. Я понял: приключения тела – это самое примитивное, что может случиться с человеком в его жизни. Касательно же приключений духа упомяну только, что мне неоднократно приходилось пользоваться Силой, и с каждым разом моя способность контролировать её возрастала. Но каким-то таинственным образом росло и влияние Габриэля. Его чёрные крылья обнимали меня в незримом и немом потустороннем просторе, то ли защищая, то ли уводя к последним Вратам.
Мы посетили множество покинутых и обитаемых городов, выдержали бесчисленное количество схваток с теми безумцами, которые пытались встать на нашем пути; мы видели поклоняющихся западному ветру и встречали поклоняющихся зелёным огням; острые шипы чёрных роз Лиарета оставили шрамы на моем теле; нам приходилось носить разные маски: я был аристократом и шулером, бандитом и монахом-паломником, астрологом Зейды и стюардом «Южного экспресса», бродячим актёром и строителем Башни, а Двуликой довелось побывать в шкуре проститутки, жрицы Януса, отверженной, графини, сестры милосердия, крестьянки и волчицы; с тех пор я лишился двух пальцев на правой руке, аппендикса и трех зубов; Ева-Двуликая окончательно лишилась своего лица. Теперь хозяина сопровождали матёрый слуга и чудовище с багровой коростой, облепившей голову. Но я подозревал (нет, я с первой минуты нашей встречи знал!), что внутри безобразного кокона спрятан и ждёт своего часа некто прекрасный, святой и куда более неуловимый, чем бабочка…
Четыре года. Сотни снов и видений. Тысячи лиц. Манящие тайны Печатей. Призрачная заря над Новым Вавилоном. Гордый силуэт Башни, таранящей облака. Закрытый город ждал и звал меня. Мой родной город. Скоро, скоро – как только будет восстановлена линия кровного родства – я сумею снять Печать и войти в него.
Вечный город. Пока живёт человечество, оно будет непрерывно строить и разрушать его. Снова строить с муравьиным упорством и снова разрушать с лёгкостью безумия. Место и эпоха не имеют значения. Все, что мы можем, – строить или разрушать.
Я понимал, чем был на самом деле отцовский замок. Он был Башней, поднявшей наш род над грязью и прахом, вырвавшей нас из замкнутого круга животного существования. Виртуальные пейзажи были прошлым Башни или её вероятным будущим; свёрнутые ландшафты – альтернативой погубленной природе. Я сам создавал одно время новые уровни. Но чем больше этажей вверх, тем больше этажей вниз. Чем ближе рай, тем ближе ад. В тот момент, когда мой отец услышал ангельское пение, он услышал и вопль Иуды…
