Филип Дик - Мы вас построим
— Куда мне положить юбку? — раздалось из темноты. — Чтобы она не помялась.
— Мне кажется, я смотрю сумасшедший сон.
— Это блаженство, а не сон, Луис, — отозвалась Прис. — Тебе знакомо такое чувство, которое входит в тебя и ударяет в голову? Помоги, пожалуйста, развесить одежду Мне потом надо будет собраться в пятнадцать минут. Ты умеешь заниматься любовью и разговаривать? Или переходишь на хрюканье, как животное?
Я слышал какой-то шелест — Прис раскладывала одежду и шарила в поисках постели.
— Здесь нет кровати, — сказал я.
— Ну тогда будем на полу.
— Твои коленки поцарапаются.
— Твои коленки, Луис.
— У меня фобия, — пожаловался я. — Я не могу без света. Мне кажется, я занимаюсь любовью с чем-то, сделанным из веревок, рояльных струн и старого оранжевого одеяла моей бабушки.
Прис рассмеялась:
— Точно. Это я и есть, — ее голос раздался совсем рядом. — Я почти поймала тебя. Теперь не сбежишь.
— Прекрати, — взмолился я. — Я включаю свет!
Я щелкнул выключателем, и комната залилась светом, который на миг ослепил меня.
Потом прозрел и увидел совершенно одетую девушку — она и не раздевалась вовсе. Я глазел на нее в полном недоумении. Наверное, видок у меня был еще тот. Во всяком случае Прис тихо рассмеялась.
— Шутка. Я хотела тебя подурачить: довести до пика сексуального возбуждения, а потом… — она щелкнула пальцами, — спокойной но-о-о-чи!
Я постарался улыбнуться.
— Не принимай меня всерьез, Луис. Не будь эмоционально зависим. Иначе я разобью тебе сердце.
— А кто зависим? — услышал я свой полузадушенный голос. — Это игра, в которую люди играют в темноте. Я просто хотел, как это говорится… урвать свой кусок.
— Не знакома с таким выражением. — Прис больше не смеялась, ее глаза холодно изучали меня. — Зато у меня есть идея.
— Я еще тебе кое-что скажу, приготовься. У них на самом деле есть говядина в Бойсе. И я смогу без особых проблем достать сколько надо.
— Ты ублюдок! — Сидя на полу, она нащупала туфли и стала их натягивать.
— Прис, песок сыплется в дверь!
— Что? — она огляделась. — О чем ты толкуешь?
— Мы здесь в ловушке. Кто-то высыпал на нас целую гору песка, и мы никогда не выйдем наружу.
— Прекрати! — крикнула она.
— Ты никогда не верила в меня.
— Ну да, а ты пользуешься этим, чтобы мучить меня. — Она бросилась к шкафу за своим пальто.
— А меня не мучили? — я шел за ней следом.
— Ты имеешь в виду сегодняшний вечер? О, черт, мне не следовало выходить из машины, надо было остаться там.
— Если бы я все сделал так, как надо…
— Это ничего б не изменило. Все зависело от тебя, от твоих способностей! Я так многого ждала. Я ужасная идеалистка. — Прис отыскала свое пальто и начала надевать, я машинально помогал ей.
— Мы одеваемся, даже не раздевшись, — произнес я.
— Теперь ты будешь предаваться сожалениям, — пожала плечами Прис. — Это единственное, что ты умеешь делать хорошо.
Она бросила на меня такой ненавидящий взгляд, что я передернулся.
— Я бы мог сказать тебе кое-что важное, — начал я.
— Но ты этого не сделаешь, так как знаешь: я так отвечу, что ты умрешь на месте.
У меня и впрямь язык прирос к зубам.
— Во всем виноват твой страх, — сказала на прощание мне Прис.
Она медленно шла по дорожке к припаркованной машине.
— Верно, страх, — подтвердил я, идя за ней по пятам. — Но этот страх проистекал из уверенности, что подобные вещи должны происходить по взаимному согласию двух людей. Необходимо взаимопонимание, а не навязывание воли одного другому.
— А, может, ты просто боишься тюрьмы? — спросила Прис.
Она уже залезла в машину и теперь сидела, положив руки на
руль.
— Тебе, как любому нормальному мужчине, следовало бы сграбастать меня и затащить в постель, что бы я там не говорила.
— Если б я поступил так, ты потом бы не переставала жаловалась до конца своей жизни. Сначала — мне, затем — Мори, адвокату и, наконец, в зале суда — всему честному миру.
Мы оба немного помолчали.
— Так или иначе, но я тебя поцеловал, — сказал я. — В щечку.
— Нет, в губы.
— Неправда.
— Мне запомнилось, что в губы.
— Ага, ты уже начинаешь творить историю, которую потом будешь рассказывать налево и направо — о том, как ты сумел кое-чего добиться от меня.
— Которую я запомню, сохраню в своем сердце.
Ответом мне был звук мотора и вспыхнувшие фары. Прис уехала.
Я постоял несколько минут на опустевшей дорожке и медленно побрел к мотелю. Мы оба психанули, уговаривал я сам себя. Устали, были деморализованы, вот и дошли до ручки. А ведь завтра нам предстоит нелегкое дело — отшить этого Барроуза. Бедняжка Прис, ей придется хуже всего. А началось все с того, что мы выключили старину Линкольна. В этом все дело, вдруг понял я.
Я сжал кулаки в карманах и шагнул к двери.
Следующее утро встретило меня таким ярким солнечным светом, что, даже не поднимаясь с постели, я ощутил прилив бодрости. Все не так уж плохо, подумал я. А после того, как побрился, просмотрел газету и позавтракал в кафетерии булочкой с беконом, запив все апельсиновым соком и чашечкой кофе, я и вовсе почувствовал себя заново родившимся.
Вот что делает завтрак, подумалось мне. Исцеляет, собирает воедино рассыпанные кусочки.
Нет, возразил я сам себе, правильнее говорить об улучшении состояния, но не исцелении. Потому что исцеление предполагает возврат к первоначальному здоровью, а о чем говорить, если такового не было с самого начала. Что же это за болезнь?
Прис, можно сказать, смертельно больна. Это коснулось и меня, заползло внутрь и угнездилось там. Мы все заражены — и Мори, и Барроуз, и все остальные, вплоть до моего отца, хотя он подвержен болезни меньше всех.
О, боже, отец! Я совсем забыл, что он сегодня приезжает.
Я поспешил наружу, поймал такси.
К офису «Объединения МАСА» я подъехал первым. Минутой позже увидел из окна, как приближается мой «шевроле». Из него вышла Прис. Сегодня она была в джинсовой юбке и блузке с длинными рукавами. Волосы подняты, лицо чистое и умиротворенное.
Войдя в офис, Прис улыбнулась мне:
— Прости за то, что я говорила вчера ночью. Но ничего ведь не потеряно. Может, в следующий раз?
— Ничего не потеряно, — эхом повторил я.
— Ты серьезно, Луис?
— Нет, — ответил я и вернул ей улыбку.
Хлопнула дверь, и в офис вошел Мори.
— Привет! Я отлично выспался, — оповестил он мир. — Честное слово, дружище, мы выдоим этого придурка Барроуза до последнего цента!
