Михаил Савеличев - Тигр, тигр, светло горящий !
И так было честнее и гораздо лучше.
Они с Кириллом часто вечерами бродили по лесу, для развлечения отыскивая старые тропинки и чудом сохранившиеся статуи. У Оливии был более наметанный глаз на такие вещи, благодаря давнему пристрастию к дикой природе и врожденной наблюдательности, берущей свои истоки в индейских и бушменских корнях Перстейнов. Кирилл, как проведший почти все свое детство во Внеземелье, был глух и невосприимчив в земной природе и при сборе грибов не увидел бы и полуметрового мухомора у себя под носом. Они заключали пари кто больше отыщет уцелевших монументов и он постоянно проигрывал, но не отказывался от новой игры, говоря, что это - великолепная тренировка для журналиста, помогающая быть внимательнее и копать глубже. Потом, если было тепло, они устраивали пикники в потаенных уголках парка, вдали от города и сумасшествия всего остального мира.
Когда же лил дождь, как сегодня, Оливия любовалась парком из окна или, набравшись смелости, одевала дождевик и бродила по лесу одна, медленно промокая, замерзая и простужаясь. Кирилл такого вида закаливания не понимал и не сопровождал ее в "дождевых рейдах".
Весна, лето и осень заброшенного парка прошли перед их глазами. Зимы они еще не видели, но и она была не за горами. Заснеженные деревья наверняка очень красивы и, хотя Оливия не любила холод, она с нетерпением ждала прихода зимы, вспоминая свое житье-бытье в Угличе. Зима несла новые забавы лыжи, санки, снежные бабы, ледяные горки и снежки. Но Оливия сильно подозревала, что русской зимы со снегом, морозом, пургой, метелью и медведями на улицах в Париже можно и не дождаться ввиду промозглости климата, несокрушимого пока всеобщим похолоданием, и сырая осень продлиться до самой весны, радуя глаза вечными дождями, облысевшими деревьями и гниющей опавшей листвой. Нет, против сырости она не возражала, но хотелось бы и разнообразия.
Оливия дала себе обещание ждать снега до Рождества и, если он все-таки не выпадет, то закупить микропогодные установки и в Новый Год обрушить на обалдевших парижан умопомрачительный снегопад, что бы он по пояс завалил все улицы, превратив дома в изолированные от всего мира островки, радуя неугомонную ребятню и повышая рождаемость.
Почувствовав себя Демиургом и ощутив прилив творческих сил, Оливия торопливо допила остывший какао, решив немедленно приступить к работе.
Она развернула текст-процессор прямо на кухне, не желая переходить в неуютную для писательства гостиную. Дом строился в те времена, когда не подозревали о возможности общепита, а модернизировался, когда уже одно слово "общественное питание" вызывало изжогу, позывы к рвоте, колики и язву желудка. Порождение великой России вызывало ужас у французских гурманов и породило ажиотажный спрос на квартиры с большими, прекрасно оборудованными кухнями и на умеющих хорошо готовить кухарок, любовниц и невест.
Оливия готовить не умела и не любила так же, как и физкультуру, и отдавала приготовление пищи на откуп Анж-Мари, отлично справляющейся с таким нелегким делом, да кухонному комбайну, когда экономка отсутствовала.
Ели они почему-то почти всегда на кухне, вызывая этим умиление соседей такой простотой нравов богатых людей, что несказанно раздражало Анж-Мари, привыкшей воспринимать трапезу как некий очень важный ритуал, а не как набивание желудка. Когда их с Кириллом не было дома и они не могли поднять бунт, она сервировала стол в полагающемся для этого месте и по всем классическим правилам. Попав в такую коварную западню, Кирилл и Оливия долго препирались с Анж-Мари, упрекая ее в гнилом аристократизме и угрожая пойти и отравиться в "общепите". Но в конце концов сдавшись под напором аромата вкусной еды, стоящей на столе, одевали вечерние костюмы (ничего кроме смокинга! ) и платья (упаси тебя Бог одеть брюки! Юбку, только юбку! ), чинно выходили к столу, чинно рассаживались и чинно принимались за трапезу, ведя светские беседы, нахваливая приготовленное, не выставляя локти на стол и тщательно сверяясь с каталогом об использовании той или иной замысловатой ложки для того или иного блюда.
После такого спектакля они под каким-нибудь благовидным предлогом отправляли несгибаемую Анж-Мари в очередной отпуск, питались на кухне раздора полуфабрикатами, приготавливаемых по очереди (у Кирилла это получалось лучше - давала знать военная закалка, но он не хотел брать готовку полностью на себя, предпочитая через день вкушать пересоленные, подгорелые и недовареные "шедевры" Оливии) и когда становилось совсем уж невтерпеж, Анж-Мари возвращалась домой, наводя порядок и опять насаживая аристократический дух.
На данный момент экономка была в загуле (по терминологии Оливии), и они во всю пользовались плодами свободы: плохой едой, посещением гостей, имеющих лишь самые смутные представления о приличных манерах, и нескончаемыми дискуссиями по поводу того, кто лучше готовит и кто хозяйка в доме. Плоды эти были сомнительны по ценности и по съедобности, но одно преимущество было несомненным - Оливия спокойно работала на любимой кухне, попутно любуясь видом из окна, в чем и черпала свое вдохновение.
За свою пока недолгую литературную жизнь она написала больше двух десятков книг и все они были о любви - плотской ли, платонической, но о любви. В полной мере их автор не пережил еще это чувство с его болью пополам (а может и меньше) со счастьем - то ли в силу своей молодости, то ли из опасения потерять свободу, проистекающей из убежденности, что Homo homini сволочь est. Поэтому она без содрогания и без излишней сентиментальности и бережливости копала эту вечную тему. Из-за этого книги выходили, мягко говоря, странноватыми по содержанию и по тем идеям, которые она декларировала и вряд ли кто мог догадаться, что они сочинены нежной и мягкой девушкой. Впрочем они успешно продавались, копировались, запрещались и забывались.
Если мерилом успеха писателя считать тиражи его книг, то Оливия была на коне. Но она отдавала себе отчет в том, что успех и талант вещи суть разные и не очень-то надеялась на литературное "бессмертие". Все признают, что "Илиада" - великое и бессмертное произведение, однако за ним не стоит очередь в библиотеках, да и в книжных магазинах она спокойно пылиться на полках.
Сюжеты помимо ее воли лезли из головы, требуя запечатления на информационных носителях, и это было адской работой. Как женщина она рожала каждую книгу в страшных муках, переписывая написанное по сто раз, бесконечно переделывая повороты сюжета и часами сидя перед пустым экраном и мусоля в тысячный раз неполучающуюся строчку. Это не окупалось никакими гонорарами, никакой славой, никаким бессмертием. Видя мучения Оливии, Кирилл утешал ее тем, что все настоящие писатели испытывают муки творчества и это является своего рода гарантией, что она пишет нечто значительное и, может даже, нетленное. Оливия в свою очередь тут же припоминала ему все его нелестные отзывы о ее книгах и называла подхалимом, в ответ на что Кирилл начинал ругать свой длинный язык, дурной вкус, музыкальную глухоту, политическую слепоту и литературную... м-м-м... э-э-э опять же безвкусицу.
