Сергей Синякин - Трансгалай (сборник)
— Готов, — поднялся Муромец в волнении.
Поднялись они на вершину горы. На самой вершине лежала гранитная глыба. Илья вздрогнул от неожиданности. На глыбе был выбит знак уже знакомый ему.
Был такой же знак на крышке гроба, в который улегся, шутя побратим его Святогор. Оказалась крышка заколодованной.
Долго бился в гробу Святогор, призывал Илью на помощь. Рубил Илья дерево мечом своим, да отскакивал меч от дерева.
А голос друга слабел, слабел в хрипе, пока не затих…
— Робеешь, Илья? — неправильно истолковали богатырское промедление великаны.
Илья перекрестился, налег плечом на гранитную глыбу и отвалилась та легко, точно давно ждала богатырского прикосновения.
Под камнем блеснуло лезвие меча-кладенца.
Баба-Яга дышать перестала.
Великаны испуганно прикрыли руками обретенные очи.
Меч-кладенец алел равнодушно и был он волшебное орудие для убийства! Муромец протянул руку к мечу.
— Для того, чтобы меч поднять, — сказала за спиной его Яга, — богатырь обязательно живой воды испить должен.
— Эх, мать! — усмехнулся Илья. — Я ее столько за жизнь испил!
Взмахнул Илья волшебным мечом.
Великаны испуганно попятились.
— Остерегись! — сказал старший. — Заденешь кого ненароком!
Муромец освободил ножны и примерил к ним меч-кладенец.
Ножны мечу впору пришлись. Богатырь оглядел великанов, щербато улыбающуюся Ягу, вспомнил верных друзей и вздохнул:
— Где вы Добрыня с Алешею?
— Здесь я, Илья Иваныч! — послышался знакомый голос.
На двух конях подъезжали к нему всадники. На вороном коне ехал Добрыня Никитич. По левую сторону от него на гнедом жеребце ехал странный старец в белой холщевой рубахе. У старца были длинные, свисающие до пояса тяжелые веки, прикрывающие глаза. За лошадью Добрыни на аркане тащилось хорошо знакомое Муромцу по прошлым набегам Лихо Одноглазое. Выглядело Лихо крайне предосудительно. Крепко оттузил его Добрыня в справедливой обиде своей!
Добрыня спрыгнул с коня, обнялся крест-накрест с Муромцем.
— Кто это с тобой? — спросил Илья.
— На аркане-то? — Добрыня оглянулся. — Да Лихо Одноглазое!
— Сам вижу, что Лихо! С тобой-то кто?
— А этот… Вий это, — Добрыня улыбнулся. — Спас я его. Из самого пожарища вытянул. Аж у самого халат обгорел.
Муромец непонимающе глянул на побратима.
— В засаде он меня ждал, — объяснил Добрыня. — Соглядатаи Кащеевы отлучились на разведку, а ему, понимаешь, скучно стало. Ну и поднял он веки. А там вокруг бурелом. Заполыхало, понимаешь, взялось все сразу. Спасибо я подоспел…
— Обманул меня Кащей, — сказал густым голосом страшный истребитель. — Сказал, что северные народы напали, страну в раззор ввести хотят, народ поморозить. Взялся помочь, да сам в беду угодил. Спасибо Добрыне Никитичу, не дал мне лютой смертью пропасть. А с вами кто, Илья Иваныч? Никак, великаны?
— Это побратимы мои, — объяснил Муромец. — Вы, что — закрытыми глазами видите?
— Кожей, — пояснил Вий. — Только плоховато, расплывчато. Исполать вам, побратимы богатырские!
Связанное Лихо Одноглазое жалобно воззвало к Муромцу.
— Дозволь, Илья Иваныч, слово молвить!
— Хватит, наговорилось! — буркнул Добрыня. — Я твой язык поганый вырву!
Подобная перспектива Лихо не прельстила.
Пало Лихо Одноглазое на колени перед богатырями.
— Пощадите, защитнички! Службу вам сослужу великую!
— Замолчи, шкура продажная! — рявкнул медведем Добрыня. — Пользы от тебя никакой, подлость одна!
Муромец положил руку на плечо побратима.
— Пусть скажет, Никитыч!
— Двинул Кащей на Русь войско свое, — торопливо зачастило Лихо. — Думал, что справился с вами. Ликует, что Защитников и стен киевских нет… — подумало Лихо и польстило неуклюже: — АН нет, не так легко с богатырями русскими справиться!
— Поговори! — проворчал Добрыня, ощутив боль под лопаткой, куда стрела треклятого Лиха впилась.
— Пощадите меня, — вкрадчиво сказало Лихо, — я вам тайну открою Кащееву.
— Рискнем? — спросил Муромец побратима.
Добрыня отрицательно покачал головой.
— Не верю я Лиху. Оно меня уже раз тайно жизни лишило!
— По глупости! — завопило Лихо. — По недоразумению и жадности своей! Степями клянусь, что такого больше не будет! Добрыня, ты же у меня мешок злата забрал! Выходит, что рисковало я напрасно! Нет сейчас таких: задарма жизнью своей рисковать! Да я, как с тобой ближе познакомилось, Кащея лютой ненавистью ненавижу. Дай меч, я одно против войска его выступлю! Ладно, — уступило Лихо. — Торговаться не буду. Хочешь — бей меня, хочешь — милуй. Только меч-кладенец Кащея не возьмет. Не про него он. Ему голову отруби, так новая вырастет. У него их много, это только у меня единственная. Знаю я, где смерть Кащеева спрятана! — и хитрое Лихо замолчало.
— Говори! — приказал Муромец.
— Казнишь или милуешь? — глянуло заплывшим глазом Лихо.
— Милую-милую, не выдержал Добрыня. — Говори, не тяни жилы!
Лихо Одноглазое повеселело насколько это было возможно в его плачевном состоянии. Боясь, что богатыри передумают, Лихо заторопилось.
— Известно мне, что есть на море-окияне остров Буян. На острове том есть дуб, на дубе зверь, арангутангой именуемый, в нем утка сидит, в той утке — яйцо, а в яйце игла хранится. В той игле смерть Кашеева покоится… Только никто не знает, где тот остров, потому-то Кащей Бессмертный и непобедим!
— Был непобедим! — весело сказал сверху молодой голос и рядом с богатырями опустился диковинный ковер, на котором сидел улыбающийся Алеша Попович. — Конец Кащею пришел, потому что смерть его в суме моей дорожной!
Яга заулыбалась. Не прогадала она, правильный выбор сделала. На душе Бабы-Яги стало спокойно-Даже помолодела она, сбросив с души тяжкий груз сомнений.
Великаны переглянулись. Нелегко расстаться с мыслью, что богатырь этот улыбчивый — твой главный враг.
Муромец друзей обнял.
— Вот и снова мы вместе!
И тут, тяжело отдуваясь, подошел к ним чернец, одетый попоходному. При виде его глаза Алеши Поповича заискрились: — Где ж ты так задержался?
Чернец неопределенно махнул рукой.
— Сапоги-скороходы испортились. Полдороги бежать пришлось.
Все засмеялись и в это время Лихо Одноглазое, уже освобожденное Добрыней от пут, нетерпеливо сказало:
— Рано радуетесь! Поспешать надо. Крушит Кащей стены киевские.
Стих смех.
— Лететь надо! — решительно заявил Попович. — Садись, Илья, на ковер-самолет!
— А выдержит ли? — сомнился Муромец.
