Иван Афанасьев - В Праге в одиннадцать
Астрал, или то, что мастера обозначают этим словом. Мир энергий и эфирных структур, живых, мертвых. Правильнее различать астрал и ментал, но Павел всегда называл эти пространства одним термином. Потому что оба они подчинялись ему в равной степени.
Изредка попадались мастера, способные работать с астралом, но не имеющие доступа к менталу. Насколько Павел знал, все они — язычники. В астрале можно запутаться между живой и мертвой материей, между их энергиями. Астрал огромен, сложно разобраться в причудливых картинах завихрений, меняющих яркость мерцаний. В ментале присутствуют только силы и поля, порожденные живыми созданиями. В нем легко отыскать любой разум, если ты хоть что-то о нем знаешь. Почему язычники, не принявшие идею единого Создателя, не могут выйти в ментал? Ответа на этот вопрос Тополь не знал.
Скорее всего, часто думал он, у них не развиты определенные зоны мозга. Те, которые отвечают за улавливание человеческой сущности. Этот же дефект не позволяет им постигнуть Единую сущность божественного. Но у мастеров астрала есть свои достоинства: астрал они читают прекрасно. Когда закрываешься ментальной завесой, и никто в ментале тебя не может увидеть, в астрале ты виден, как обычно. Единственное, чему Тополь научился — это умения изменять свой астральный облик так, чтобы при беглом взгляде походить на собаку. Мастера не обманешь, но того, кто привык больше полагаться на поиск в ментале, ему иногда провести удавалось.
Густав прекрасно владел астралом, выделяя в нем индивидуальный почерк человека так же уверенно, как и в ментале. Связь Недрагова с Кондрахиным он обнаружил наверняка. Понять, о чем те говорили, он вряд ли смог. Разговор шел на русском, а Густав не знал ни одного славянского языка. Но свое имя он должен был распознать.
Почему в ментале так легко обнаружить знакомого человека? Да потому, что индивидуальное поле мозга имеет больше отличительных особенностей, чем тело. Цвет ауры, размер, запах — и запахи присутствуют в ментале, и звуки. Вообще там больше видов чувствительности, чем знает наш язык. Но отыскать человека можно только на определенном расстоянии. Мастера, работающего в астрале, можно почувствовать за сотню километров. Хорошо знакомого мастера — сотен за пять. Обычного, малознакомого человека — километра за два. На таком же расстоянии можно нанести ментальный удар, взять человека под свое управление. Таков был уровень Тополя.
Он приготовился снова выйти в ментал. Цель — Густав. Алхимик не ждет прямого обращения. Сейчас он настроен на поиск, его чувствительность к проявлениям ментального поля максимальна. Удара не ждет, правильно оценивая расстояние. А Павел как раз и собирался нанести удар. Он не рассчитывал нанести Кроткому серьезный вред. Далеко, да и о защите Густав наверняка позаботился. Но неожиданность, как надеялся Тополь, заставит его на долю секунды раскрыться, даже не подозревая об этом. Тополю до зарезу была нужна эта доля, чтобы выяснить точное местонахождение своего противника. Закрываясь от удара, Густав пропустит — быть может — тихий вопрос, который повиснет в его подсознании, как потайной микрофон. И когда Густав в следующий раз выйдет в ментал — а это он обязательно сделает, и сделает очень быстро — ответ будет получен.
Ментальная связь, скрытая и открытая, добровольная и принудительная, всегда взаимна. В тот момент, когда Густав непроизвольно выдаст свои координаты, ему одновременно станет известно, где в данный момент находится Тополь. Что ж, качающаяся на волнах Эльбы одноместная лодка — неплохие координаты, подумал, усмехнувшись, Тополь. Он несколько раз глубоко вздохнул и расслабился.
Густав совершенно остолбенел, осознав, кто установил с ним связь. Удар Тополь нанес одновременно с вопросом. В ментале их сражение более всего походило на падение песчаного кома на гладкий белый лед. Не ожидая дальнейших действий Густава, Тополь оборвал связь. Но из ментала не вышел, закрывшись завесой.
Затем, бросив лодку на произвол судьбы, Тополь переоделся в форму шарфюрера СС. Вызвал машину полковника Шредера с водителем Иохеном. Полковник считал, что самостоятельно пришел к мысли послать машину в Тршебонь, за знаменитыми прудовыми карпами. Иохен был уверен, что полковник, кроме того, велел отвезти в Прагу шарфюрера Густава. Он забудет о своем пассажире, едва тот скроется с глаз.
— Господин Раунбах, — осторожно начал доктор Шульц, — прямо не знаю, как сказать…
— Да, бросьте, Шульц, ваши сантименты. Пора бы попривыкнуть к местным порядкам. Говорите, что там у вас.
Шульц некоторое время помялся, пряча глаза. Наконец выдохнул:
— У Елены умер ребенок.
— Как? — вскочил Раунбах. — Когда это случилось?
— Видимо, ночью. Мать спала, а утром обнаружила его уже холодным. Я Вам искренне сочувствую…
Фриц резко поднялся и зашагал взад-вперед по своему обширному кабинету. Когда он шел к двери, лицо его выражало еле скрываемое торжество. Когда же поворачивался к администратору, демонстрировал угрюмую решимость.
— Расследование провели?
— Вскрытие показало порок развития легких, — виновато отозвался Шульц.
— Да? Почему же об этом не стало известно раньше, в родильном доме? Я сам этим займусь. Как Елена? В истерике?
Шульц помотал головой.
— Наоборот. Заторможена. Даже говорить не хочет.
— Лучше бы уж поплакала. Прошу Вас, Шульц, займитесь похоронами. Все-таки речь идет о нашем сотруднике.
— Слушаюсь.
Шульц, придерживая очки, не по-военному повернулся и направился к двери. Уже на пороге он озабоченно спросил:
— Кстати, не могу с утра отыскать Йоханссена. Вы не в курсе, где он?
Раунбах смерил администратора тяжелым взглядом.
— В курсе. Йоханссен на задании.
— Но ведь есть установка: члены группы покидают особняк либо в Вашем, либо в моем сопровождении…
— Идите к черту с вашими установками! — взорвался Раунбах. — Вы, что ли, будете сражаться с гипнотизерами? А я занят, очень занят. И зарубите себе на носу: главная наша установка та, которую дает рейхсфюрер. К тому же, — уже мягче, почти примирительно, добавил он, — Йоханссен без документов. И уже проверен в деле. Так нужно, Шульц. Если считаете мои действия неправильными, можете их обжаловать хоть сегодня. Только вот о похоронах все равно позаботьтесь. Судя по всему, завтра нам понадобятся все наличные силы.
Едва Шульц ушел, появился Мирча Ковач. Одними глазами он спросил: "Ну, что?"
— У Елены умер ребенок, — нарочито громко сказал Раунбах. — Я сейчас не могу отлучиться, поэтому поручил все организационные моменты нашему славному доктору Шульцу. Тем более, что никому из нас с ним в этих вопросах не сравниться.
