Полдень XXI век - Полдень XXI век 2003 №4
— Раньше праздновали не так, — пьяным голосом сказал Жмаев, тот самый престарелый сапожных дел мастер, таскавший приемщикам сапожные гвозди в обмен на недорогие плодово-ягодные сорта портвейна. — Раньше весело было, когда ваш день отмечали.
— Когда раньше-то? При Сталине что ли? — спросил Пучков, представитель коллектива приемщиков из пункта на 15-й линии.
— Хотя бы и при Сталине, — ответил ему сапожник. — А не при Сталине, так при Николае Втором.
— Ну и как его тогда отмечали? Нажирались как-нибудь по-особенному? — спросил кто-то из почетных гостей.
— Нажирались — это потом. Сначала проводили всякие интересные мероприятия. Катали с горки бутылки — чья дальше укатится, тот и выиграл. На столб лазали — специально наверху сетку с бутылками на гвоздь вешали, как награду. Хороводы водили. А еще такой вот обычай был — когда бутылочку бросали через плечо. Если, значит, не разобьется, то и жить тебе, получается, дольше всех, ну а ежели — того-сь, разобьется, тогда уже считали осколочки: сколько тех осколочков набиралось, столько лет тебе и небо коптить.
Жмаев посмотрел на Пучкова и загадочно тому подмигнул.
— Беру за фук. — И сапожник молниеносным движением выхватил из-под носа у представителя коллектива приемщиков пункта на 15-й линии недопитый стакан, выпил его стремительно и продолжил как ни в чем не бывало: — Бутылочку-то и в гроб всегда человеку клали в прежние времена. Чтобы на том свете, значит, было кому проставиться. Ежели, к примеру, тебе в ад направление выписали, так ты Петру — или кто у них там при воротах-то? — сунешь тишком бутылку, он тебе моментально ад на рай в бумажке и переправит.
— Фигня, — сказал кто-то из почетных гостей. — Фараоны, те вон тоже в гроб с бутылкой ложились, а толку. Лежат теперь запакованные в своих каменных саркофагах, только пыль копят. В Эрмитаже как пройдешь по залу, где мумии, так полдня потом от пыли не прочихаться.
— Я раньше, когда на галошной фабрике контролером работал, на демонстрации очень любил ходить, — невпопад вдруг сказал Глюкоза, ногтем из любительской колбасы выколупывая кружочки жира. — Помню, мы всегда спорили: донесет бригадир Пахомыч шестик с портретом Пельше до угла Садовой с Апраксиным или не донесет…
— Ага! — вдруг раздалось от порога. — Так-то вы отрабатываете мои денежки, господа алкоголики! — Калерия, как ведьма на кочерге, ворвавшаяся на заповедную территорию праздника, хищно повела носом.
Лоб ее украшала шишка, след удара Медсестры Лёли. На лоснящейся поверхности аномалии отпечатался государственный герб — пострадавшая в профилактических целях приложила металлический рубль, чтобы шишка не прибавляла в росте.
— А что это на вас такое импортное, Калерия Карловна? — нашелся хитроумный Глюкоза, чтобы как-то отвести удар молнии.
— Мех астраханской мерлушки, бездарь! Только ты меня с панталыку-то не сбивай. Не собьешь меня с панталыку-то. В общем, так. Приступаем к активным действиям. Наши пташки, пока вы здесь водку хлещете, спелись и обогнали нас на полкорпуса.
Три последние фразы Калерия произнесла на зашифрованном языке, которого из всех присутствующих, кроме Феликса Компотова-старшего и Глюкозы, не понимал никто.
Глава 11. Уд белухи и мужнино железное яйцо
— У вас здесь хорошо, тихо. — Лёля сидела напротив Машеньки за узким столом-пеналом и прихлебывала золотистый чай. От тополя за окном прыгали по комнате тени, и Лёля временами, забывшись, отмахивалась от них рукой. Тогда в ее оленьих глазах просверкивали иголки смеха, и Лёля прыскала в свой маленький кулачок и тополю показывала язык.
— Тихо днем, пока все работают. — Машенька, румяная после чая и пережитых подвальных ужасов, радовалась теплу квартиры и нежданно появившейся собеседнице. — А Августина, наша соседка-пенсионерка, так та из комнаты почти не показывается.
— Живете, значит, с соседями вы неплохо.
— Да в общем-то, ничего. Живем как живется, как еще в коммуналке жить.
— А дети где? Их же у тебя двое?
— Дети у свекрови. Мы тут в складчину с соседями муравьев травили, санэпидстанцию вызывали, вот я Юльку с Юриком обоих к свекрови и отрядила. А потом они с папашей в Псковскую уедут на весь июнь, там его родители дом купили и участок в пятнадцать соток. — Машенька отхлебнула чаю. — Слушай, я старуху все вспоминаю — ну, ту, в подвале. Не похожа она на бомжиху. Местных я бомжей знаю, тех, что по подвалам живут, — местные бомжи не такие. Раньше в нашем подвале Василиск жил, он вообще-то не Василиск, а Вася, это мы его так прозвали за страхолюдный вид. Жильцы его потом выгнали, он кошек ел. Щорсиху, нашу коммунальную генеральшу, сожрал и косточек не оставил. А шкуры кошачьи отдавал одному скорняку с Большого, тот из них воротники делал. Даже если бабка была голодная, спрашивается — зачем ей груша? Разве с нее наешься?
— Может быть, детство вспомнила, пионерлагерь, как ей мама с папой привозили груши на родительский день. Очень я жалею, что случайно ей в лоб попала. Удар после груши был ведь учетверенной силы, если не упятеренной. Выжила ли вообще бабуля? Надо бы спуститься, проверить.
— Этих, что в подвале, никакая сила не берет — ни упятеренная, никакая. Бог с ней, с бабкой, я из-за нее в подвал не полезу. Я лучше чаю выпью еще с вареньем, что-то мне никак не напиться. Лёля, хочешь, я телевизор включу? Или лучше магнитофон? «Аббу», хочешь, музыку моего детства?
— Нет, спасибо, не надо музыки. Хотя, ладно, поставь, пусть крутится.
Машенька стала возиться с магнитофоном. С полминуты они слушали «Аббу», подыгрывая музыке звоном чайных ложек о блюдца, затем Лёля неожиданно и робко спросила:
— Ты мужа называешь папашей, потому что его не любишь?
— Да, — ответила Машенька, — не люблю.
— И никогда не любила?
— Почему? Любила… — Машенька подумала и добавила: — Как маленького ребенка. Ульянов у меня третий. — Она сделала музыку чуть потише. — Он детей от меня не хотел. Я хотела, а он — нет. Предохранялся.
— Пил?
— Нет. Бывало, конечно, раздухарится, а так, чтобы очень, — нет. Он вообще у меня бздиловатый, поэтому и детей не хотел — связывать себя боялся. Я однажды ночью лежу, а он думает, я уснула. Я случайно на него глаз скосила — а он у стенки лежит и дрочит, ты представляешь? Будто я ему не даю. Знаешь, чем он, когда не работает, занимается? На диване лежит и надраивает до блеска какое-то железное яйцо.
— Железное яйцо?
— Железное яйцо. А детей родить — это я его почти насильно заставила. Нет, ты только представь — насильно положить на себя мужика, да не просто мужика, а родного мужа! Он же меня сперва обвинял, что это я, мол, бесплодная, рожать не могу и детей у нас никогда не будет. А я ему на это — херак, и двоих заделала! С промежутком в полтора года. Сначала Юльку, а потом Юрку.
