Роберт Силверберг - Царь Гильгамеш
– Лугальбанда! – кричал я. – Небесный отец! Инанна! Инанна! Инанна!
Это был клич, который воины Киша слыхали и прежде. Они знали, что среди них был бог в тот день, или дитя бога, с божественной меткостью руки и глаза.
Мы промчались в ту брешь, которую проделал Забарди-Бунугга и повозки первого отряда, и я вырезал изрядный кусок в рядах войска Киша. За мной шла моя пехота, выкрикивая:
– Гильгамеш! Инанна! Гильгамеш! Инанна!
Я должен признать: войска Киша были отважны. Они, как могли, пытались сразить меня, и только искусные маневры со щитом да ловкость и опыт моего возничего Энкиманси отвратили от меня беду. Остановить меня в бою было невозможно. Сами того не желая, они поддались панике, повернулись и побежали к реке. Мы тут же отрезали их от воды и стали рассекать все войско на небольшие группки.
Все кончилось гораздо скорее, чем я смел надеяться. Мы втоптали в пыль врагов. Мы напали на их корабли и захватили их, срезали с них носовые украшения и принесли с собой изображения Энлиля как добычу. Мы освободили Бир-Хуртурре, и нашли его живым, хотя он был весь в крови и избит. Что же до Акки, то мы пробились к нему без труда. Сам он в его возрасте был уже не боец, но он был окружен сотней отборных охранников, которые все до единого погибли, защищая его, а самого Акки мы взяли в плен.
Забарди-Бунугга подвел его ко мне, когда я стоял у своей повозки и пил из кубка пиво Киша, захваченное на корабле.
Акка был весь в пыли и в поту, покрасневший, глаза налиты кровью от усталости и горя. На левом плече у него была небольшая рана – пустяк, но мне было стыдно, что он был ранен. Я подозвал к себе одного из своих полевых врачей.
– Омой и перевяжи рану царю царей, – сказал я.
Я подошел к Акке и, к его изумлению, встал перед ним на колени. – Отец, – сказал я, – царственный владыка Земли.
– Не смейся надо мной, Гильгамеш, – пробормотал он.
Я отрицательно покачал головой. Поднявшись, я передал ему кубок пива:
– Возьми это, отец. Это утолит твою жажду.
Он холодно посмотрел на меня. Медленно положил руку себе на брюхо и размял толстые складки. По его телу текли ручьи пота, делая дорожки в пыли, что лежала на нем. Не скрою: я наслаждался своей победой. Упивался его поражением. Для меня оно было как сладкое вино.
– Что со мной будет, – спросил он.
– Сегодня вечером ты будешь моим гостем во дворце, и еще два дня после этого. Мы вместе похороним павших. А потом я отошлю тебя обратно в Киш.
Разве ты не царь царей, мой господин, которому я присягнул на верность?
Когда до него дошел смысл моих слов, в глазах его загорелся гнев. Потом он горько усмехнулся и, скорбно оглядев своих воинов, своих сыновей, вповалку лежащих в пыли, свои изуродованные корабли, сказал:
– Я не думал, что ты так умен.
– Будем считать – долг мой нынче уплачен. Решено?
– Да – сказал он. – Решено. Твой долг уплачен сполна, Гильгамеш.
17
Все так и было сделано. Я дал в честь Акки великий пир и с почестями отправил обратно в Киш вместе с остатком его войска.
Перед отъездом Акки сообщил мне недобрые вести: его дочь, моя жена Ама-суккуль умерла, и дети, которых она мне родила, тоже умерли. Это известие резануло меня, как лезвие меча. О смерть, негде укрыться от тебя!
Я вспоминал, как в свой последний день в Кише нежно обнимал ее и любовно похлопывал по ее вздувшемуся животу. Ребенок, рождаясь, убил ее, и сам погиб вместе с ней. Потом наш первенец так тосковал по матери, что быстро последовал за ней в мир иной. Без сомнения, это боги не позволили мне посеять свое семя в Кише. Конечно, с тех пор у меня было много сыновей, но как часто я думал, какими бы стали мои первенцы, доживи они до взрослого возраста! А маленькая, нежная и кроткая Ама-суккуль! Какой мягкой она была, и любил я ее больше остальных своих жен.
Когда Акки отплывал домой, я настоял на подтверждении своей клятвы верности ему. Это я сделал по собственной воле, это видели все. Такая клятва, если ее дают добровольно, служит знаком не слабости, но силы. Это дар, это приношение, которое скорее освободило, чем связало меня. С моей стороны это был знак признательности за все то, что Акки сделал для меня, он помог мне получить мое царство после смерти Думузи. И эта клятва навеки освободила меня от настоящей вассальной зависимости. В конце концов я по праву был царем, по рождению и завоевав это право в битве. Начало же моего подлинного правления совпадает с войной против Киша.
Но если это было началом моего правления, это было концом для Акки. Он ушел за стены Киша, и его было не видно и не слышно с тех пор. Когда он умер, это было концом его династии, династии Киша после тысячи лет.
Месаннепада, царь Ура, захватил город. Вскоре мы услышали, что Месаннепада казнил последнего из сыновей Акки и сел на трон. Потом он стал называть себя царем Киша, а не царем Ура. Можно сказать, что я позволил этому случиться, так как был в это время занят другими делами, о которых расскажу в свое время. Потом мне пришлось сводить свои счеты с царем Ура и Киша.
Первое, что я сделал, когда восторг от выигранной войны стал понемногу отходить в прошлое, – перестроил стену Урука. Даже я не столько перестроил, сколько выстроил заново. Ведь старые стены Урука нельзя было и называть стенами, если сравнить их с теми, которые построил я. Может быть когда-то они и годились для времен Энмеркара, но я – то видел стены Киша, и знал, какими должны быть городские стены Урука.
Стена должна быть высокой, чтобы вражеские воины не могли воспользоваться лестницей. Она должна быть толстой, чтобы сквозь нее нелегко было бы прорубиться. Основание ее должно быть плотным, глубоко врытым и широким, чтобы невозможно было прорыть под ней подкопы и туннели.
Все это казалось очевидным. Старые стены Урука не удовлетворяли этим требованиям. Кроме того, нам необходимы были бы сторожевые башни, с которых ведется наблюдение за подходами к городу, и широкий помост на вершине стены, где защитники могли бы занять позиции и поливать огнем головы нападающих. В особенности сторожевые башни и помосты нужны были возле ворот, поскольку ворота – это слабое место в любой стене.
Весь остаток лета в Уруке занимались изготовлением кирпичей для постройки стены, которая будет известна всему свету, как стена Гильгамеша.
Так же как и при починке каналов, я работал рука об руку с простыми ремесленниками и, по-моему, никто не работал так старательно, как я. Я строил эту стену своими руками, и это правда. Не было ремесленника столь искусного в выкладывании кирпичей как я. Я ставил его на ребро, с наклоном вбок, так что каждый кирпич опирался на соседний, а каждый последующий ряд наклоняется в сторону, противоположную предыдущему ряду. Когда мы снесли старую стену Энмеркара, город оказался обнаженным, и мы спешили построить новую стену, или, вернее, стены, ибо их было две. Даже семеро мудрецов не могли бы придумать лучшего плана. Я применил для строительства стены обожженные кирпичи, поскольку, если строить из необожженных, то через пять лет понадобится возводить стену снова. Мы строили из самых лучших кирпичей. Внешняя стена сияла цветом меди, а внутренняя стена, ослепительно белая, не знает себе равных нигде в мире. Фундамент основания, мне кажется, самый мощный из всех, что когда-либо строились.
