Питер Бигль - «Если», 1996 № 07
Он посмотрел на штемпель. Судя по нему, письмо бросили в городке, расположенном в нескольких милях к востоку от Хемпнелла. Приятелей у Них там вроде нет, да и вообще они там никогда не были. Его так и подмывало прыгнуть в машину и помчаться туда. Но найдет ли он там Тэнси?
Раздался телефонный звонок. Норман снял трубку. Звонила Ивлин Соутелл.
— Это вы, Норман? Будьте добры, попросите Тэнси. Мне надо поговорить с ней.
Сожалею, но ее нет дома.
Ивлин Соутелл, похоже, ничуть не удивилась — во всяком случае она ничем не выразила удивления.
— Где же она? Мне она очень нужна.
Норман призадумался.
— Она поехала навестить наших друзей за городом, — ответил он наконец. — Может, ей что-нибудь передать?
— Нет, спасибо. А какой номер у ваших друзей?
— У них нет телефона! — огрызнулся Норман.
— Да? Ну что ж, — в голосе миссис Соутелл слышалось удовлетворение, как будто раздражение Нормана доставило ей радость, — я перезвоню попозже. Побегу помогать Харви, он теперь так занят! Всего доброго.
Норман положил трубку. Что за черт… Внезапно он натолкнулся на возможное объяснение. Наверное, кто-то видел, как Тэнси уезжала; Ивлин Соутелл учуяла, что пахнет скандалом, и решила проверить. Вероятно, Тэнси прихватила с собой саквояж.
Он заглянул в комнату жены. Да, маленький саквояж исчез. Ящики стола торчат в беспорядке, словно ей некогда было их задвинуть. А деньги? Что у нас в бумажнике? Пусто? А было сорок с лишним долларов.
На сорок долларов можно уехать на край света. Корявость почерка во второй записке свидетельствовала о том, что ее писали в автобусе или в поезде.
Норман принялся действовать. Покопавшись в расписаниях, он выяснил, что через городок, из которого было отправлено письмо Тэнси, проходит довольно много автобусов и поездов. Он съездил на железнодорожный и авто- вокзалы, но не сумел узнать ничего определенного.
Хотя у него была мысль обратиться в полицию, по зрелом размышлении он отказался от нее. Что он скажет? «Моя жена сбежала из дому? Она страдает навязчивой идеей, будто…» А если найдя, ее начнут расспрашивать в присутствии врача, прежде чем он успеет забрать ее?
Нет, ему придется обойтись собственными силами. Однако если в ближайшее время Норману не станет известно ее местонахождение, у него просто не останется выбора. Он заявит в полицию, сочинив для отвода глаз какую-нибудь правдоподобную историю.
Она написала: «Два дня». Если она уверена, что умрет через два дня, не убьет ли ее, как это бывает с дикарями, само внушение этой мысли?
Ближе к вечеру он возвратился домой, лелея слабую надежду, что Тэнси вернулась в его отсутствие. У парадного крыльца стоял автомобиль для развозки почты. Норман затормозил рядом.
— Что-нибудь для Сейлора?
— Да, сэр. Лежит в ящике.
Послание было более длинным, но столь же неудобочитаемым.
Наконец оно оставило меня в покое. Если я сохраняю невозмутимость, оно перестает следить за каждым моим движением. Но со вторым письмом я едва не попалась. Норман, ты должен исполнить все, что я тебе говорю. Два дня заканчиваются в полночь с субботы на воскресенье. В бухте. Выполняй мои указания. Свяжи бечевки так, чтобы получились «бабий узел», «риф», «кошачьи лапки» и «плоский штык». Заплети лесу в беседочный узел. Потом…
Норман посмотрел на штемпель. Город в двухстах милях к востоку. Насколько он мог припомнить, железная дорога обходит его стороной. Что ж, направление поисков сужается.
Одно слово из записки звучало у него в мозгу, точно музыкальная нота, которую берут снова и снова, пока не лопнет терпение.
Бухта. Бухта. Бухта. Бухта.
Откуда-то пришло воспоминание о жарком полдне перед самой свадьбой. Они сидели на краю полуразвалившегося причала. Серые от старости доски пахли солью и рыбой.
«Забавно, — сказала тогда Тэнси, глядя на зеленую воду. — Мне почему-то кажется, что я в конце концов буду там. Я не боюсь, нет, я умею плавать. Но еще в детстве, глядя на бухту — порой зеленую, порой синюю, порой серую, с белыми гребешками волн, залитую лунным светом или затянутую туманом, — я говорила себе: «Тэнси, бухта рано или поздно заполучит тебя». Забавно, правда?»
А он рассмеялся и крепко обнял ее, а зеленая вода билась о сваи, до самого верха увитые водорослями.
Он гостил в доме ее отца, который тогда был еще жив; этот дом находился поблизости от Бейпорта, на южном берегу Нью-Йоркской бухты.
Значит, для нее узкий коридор заканчивается в бухте, завтра, в полночь.
Значит, она направляется туда.
Он позвонил в несколько мест: узнал сначала относительно билета на автобус, потом на поезд и самолет. С самолетом ему не повезло, однако имелся поезд, который доставит его в Джерси-Сити за час до прибытия того автобуса, на котором, скорее всего, приедет Тэнси, если он правильно все рассчитал.
Времени на сборы у него вполне достаточно, хватит даже на то, чтобы По дороге на вокзал обменять чек на наличные.
Норман разложил на столе все три записки — первая была написана Ручкой, а две другие карандашом — и перечитал их.
Он нахмурился. Достойно ли ученого пренебречь крохотной возможностью? Отвергнет ли командующий план прорыва из окружения лишь Потому, что он отсутствует в учебниках?
Но примириться с магией?
«Норман, ты должен исполнить все, что я тебе говорю». Эти слова внезапно бросились ему в глаза.
Между прочим, если он найдет Тэнси в полубезумном состоянии, рассказ о том, как точно он следовал ее наставлениям, поможет ему успокоить ее.
Пройдя на кухню, Норман взял моток белой бечевки.
Отыскав в шкафу свою ракетку для сквоша, он вырвал из сетки две струны. Они сойдут за лесу.
Камин не чистили с тех самых пор, как в нем пылали колдовские принадлежности Тэнси. Норман потыкал золу кочергой и извлек черный камешек с прилипшей к нему иголкой. Магнетит.
Поставив на проигрыватель пластинку с Девятой сонатой Скрябина, он заменил иглу, взглянул на часы и принялся расхаживать по комнате. Постепенно музыка захватила его. Ее нельзя было назвать приятной для слуха, в ней было нечто дразнящее и мучительное: тягучая мелодия, наплывающие басовые трезвучия, трели в дисканте, затейливые хроматические гаммы. Слушая ее, невольно хотелось заткнуть уши. Норману вспомнилась любопытная вещь. Кажется, Тэнси говорила ему, что Скрябин дал своей сонате название «Черная месса» и отказывался играть ее на концертах. Надо же! Скрябин, тот самый, кто придумал цветовой орган, пытался передать музыкальными средствами сущность мистицизма и умер от какого-то редкого заболевания; русский с лицом невинного младенца и пышными усами. Он припомнил отзывы критики, слышанные им опять же из уст Тэнси: «Омерзительная Девятая соната… музыка, пропитанная скверной…» Смешно! Что такое музыка, как не абстрактное сочетание тонов!
