Артем Абрамов - Чаша ярости: Мой престол - Небо
– Ты-то понял? - спросила Мари. То ли всерьез, то ли съехидничала.
– Я философ, девушка, - строго сказал Крис. - Мне доступны многие глубины познания, которые тебе не одолеть вовек. У моего народа есть поговорка: язык женщины длинен, а ум короток...
– Считаешь? - Мари задумалась. Спросила: - А автомат зачем украл?
– Пригодится в хозяйстве.
– Вот слетай мухой и выброси его в мусорный бак, - спокойно приказала.
И к изумлению Иешуа, с улыбкой прислушивающегося к обычной перепалке спутников, Крис послушно притормозил, поискал глазами мусорные баки, обнаружил их у кромки причала, мукой слетал и выбросил машинку. Вернулся, пошел молча: похоже, соображал - что же такое он сделал и почему? "Молодец!" - похвалил Иешуа Мари.
– Учусь, - скромно ответила она.
У Бруклинского моста отловили такси, водитель - опять неф, опять ворчливый - мигом в этот предутренний час домчал их по пустым манхэтгенским улицам до отеля-притона, выбросил у подъезда. Неподалеку горела красным вывеска ночного магазинчика, одного из тех, что по давней традиции держали в городе корейцы.
– Вина я хочу, вот что, - утвердил Иешуа. - Деньги у нас есть?
– Денег у нас навалом, - сообщила Мари.
– Поклонники не забывают? - Крис уже отошел от своего нежданного поступка у мусорных баков, так его и не поняв, но был по-обычному весел и легок мыслью.
– Вчера в банк звонила: опять перевод.
– Много?
– Много-немного, а еще тридцать штук на хозяйство какой-то благодетель бросил... Знать бы - кто это...
– Не торопись, - сказал Иешуа. - Дающий втайне на славу не рассчитывает. Но сдается мне, эти дающие что-то про себя думают. Что? Поживем - узнаем. Нет того тайного, что не стало бы явным... А деньги нам на обратную дорогу пригодятся. И еще на вино. Хотелось бы - хорошего...
Пока расходились по комнатам в отеле, пока душ принимали - очень Иешуа этот процесс полюбился, если мог бы, то прямо жил бы под душем, под чуть-чуть теплым, сильным, ласковым, за тридцать три года жизни неведомым и даже непредставимым чудом! - Крис сбегал в корейский магазин и выцыганил из закромов хозяина три бутылки вполне пристойного и недешевого каберне "Со-виньон" do du Val пятьдесят первого года. Не Мондави с Ротшильдом, конечно, но пить приятно. А еще расщедрился за дармовые деньги и приволок две завернутые в фольгу горячие куриные тушки-гриль, несколько пластмассовых плошек с салатами, шоколадный торт - гуляй, братия, заслужили.
Ели поначалу молча: устали, вымотались, не выспались, да и работенка ночью случилась - врагу не пожелаешь. Иешуа с не- даваемым удовольствием пил вино, смаковал, нравилось ему оно.
И курица хорошо пошла, вовремя, и салаты нелишними оказались. По ти-ви без слов в который уж раз крутились картинки, живописующие сегодняшние ночные приключения, шли по стальным ломаным конструкциям шеренги детей с пустыми холодными глазами, плакали родители, широко улыбался седоволосый красавец мэр, беззвучно говорил Иешуа, тоже неплохо выглядящий на телевизионном экране.
Мари доела свою порцию курицы, запила вином, аккуратно промокнула губы махровым полотенцем, взятым в ванной комнате: салфеток в номере не имелось, а Крис не догадался купить. Традиционно потянулась к сумочке-кенгурятнику, снятой с пояса и повещенной на спинку стула, - за сигаретами, но сразу вспомнила, что уже почти три месяца не курит. Как познакомилась с Иешуа, как начала с ним бесконечный поход из парижского говенного отельчика d'Avenue, что около площади Республики, так и не курит. Иешуа впервые увидел ее с сигаретой, сказал: "Не кури. Мне неприятно", - и ей сразу расхотелось и больше не хочется. А рука привычку помнит...
– Что все-таки будет с детьми? - спросила Мари. Иешуа держал на весу пластиковый стаканчик с вином, смотрел его на просвет - солнце-то за окном уже встало, работало, светило, - что-то высматривал в плотном рубиновом цвете, может - Галилею свою потерянную высматривал, может - невысокие виноградные кусты, неторопливо спускающиеся с плоско-покатых Голанских высот к серому Генисаретскому озеру... Отвлекся, ответил:
– Не знаю. Плохо будет. Они уже не совсем люди. Они не слышат ничего, кроме вбитого в них набора приказов. Они не чувствуют ни боли, ни холода, ни жары, не говоря уж о каких-то. человеческих чувствах - любовь там, обида, радость... Что делать с компьютером, у которого стерли все программы с винчестера, а вписали только одну: выполнять ограниченный набор приказов, да еще с личным паролем пользователя?
– Заменить винчестер, - сказал Крис. - Или попробовать записать другие программы. Пароль, естественно, сломать...
– Легко сказать, - нехорошо, недобро усмехнулся Иешуа. - Сравнение не вполне корректно: мозг - не "винт". И не существует, дорогой Крис, некоего набора кристаллов со стандартным - или даже нестандартным - набором программ, чтобы заполнить ими человеческий мозг и запустить в работу. Вы заметили: там были подростки от десяти до двенадцати лет. Только такой возраст! А почему? Он брал уже достаточно развитых умственно и физически, но еще легко поддающихся влиянию извне. Но двенадцатилетний мальчишка - это уже человек! Он копил свои знания и опыт двенадцать лет. Индивидуально копил, если так можно выразиться. Сам! По году, по месяцу, по дню, по минуте - знания, чувства, впечатления... И все стерто! Так чем заменить эти двенадцать лет, а, Крис? Стандартным набором программ? И что получится? Триста двадцать восемь умных, образованных, воспитанных и вежливых роботов?.. В принципе, этих детей можно оживить, но все равно они останутся инвалидами.
– А вы смогли бы. Учитель?
– Как? - рассердился Иешуа. - Ты что, Крис, не понял? Где я возьму все то, что происходило с ними за десять-двенадцать лет? Восстановить, разбудить память? Ее нет. Она стерта, нечего восстанавливать и негде искать. Как там комп обычно спрашивает: вы уверены, что хотите уничтожить данный файл? И наш дружок Хартман без колебаний отвечал: уверен. И стирал... Можно полностью снять программу Хартмана, но что останется? Чистое поле... Десять-двенадцать лет - не слишком ли поздно начинать учиться жить?..
– Тогда почему вы оставили Хартмана живым и вдобавок позволили ему уйти? спросила Мари.
И не хотелось ей, и стыдилась она, но слезы сами собой вытекли из глаз, и оставили мокрые дорожки на загорелых под эфиопским солнцем щеках.
– Девочка, - мягко, словно больной, сказал Иешуа, - я врагу не пожелаю судьбы, которую несколько часов назад получил Хартман. Помнишь: я задержался с ним на стадионе?.. Ему сейчас около сорока. Я стер тридцать из них. Он практически даун, девочка. Он может ходить, есть, пить, слышать и слушаться, говорить, но-в пределах возможностей и опыта десятилетнего подростка. Плюс стирание памяти ведет к необратимым побочным явлениям: подросток становится именно дауном, это не фигура речи, а суть. Скорее всего ваши полицейские львы его поймают в ближайшие часы или дни, арестуют, станут судить и даже осудят, если не сочтут психически больным. Но какой в том смысл? Я же сказал: Бог его уже осудил...
