Вильям Александров - Планета МИФ
— Валентин, — сказал Аллан, — в прошлый раз мы оставили тебя в кресле, а потом ты оказался у рычага. Что это значит? У ящика есть собственное питание?
— Да, Аллан, есть. Я не хотел говорить вам об этом… Оно слишком слабое, чтобы я мог общаться с вами, но достаточное, чтобы я мог думать и работать. Когда вы отключаете ящик, я остаюсь в полном одиночестве, один на один с самим собой, но я продолжаю думать. В прошлый раз, когда я остался один, мне вдруг сделалось очень тяжело. Я представил себе синее-пресинее весеннее небо, белые плывущие облака, зеленую траву, представил себе жизнь с ее воздухом, светом, простором и людьми, и мне так тоскливо стало от сознания, что я обречен на долгое, может быть, вечное одиночество, что я решил нажать рычаг.
Я уже подошел к панели — и в это время вы включили экран, я увидел Лину… Вы хорошо сделали, что привели ее. И хорошо, что не сказали ей всего, пусть она думает, что я в космосе. Она действительно умрёт, если узнает, что меня нет совсем. Собственно, ради нее я придумал эту штуку с ящиком. Я знал: всякое может случиться. Теперь, когда я увидел ее, я понял: я не напрасно сделал это. Для нее я живой — это главное. Но я постараюсь быть живым не только для нее. Я буду работать круглые сутки, я совершу невозможное… Перевезите завтра ящик в Институт, пусть поставят его в лаборатории, пусть соберутся все, кто может и хочет поспорить о богом, я думаю, общими силами мы его одолеем!
Планета МИФ
Мы сидели в библиотеке Аллана — небольшом круглом зале.
Был дождливый зимний вечер, за продолговатым, горизонтально вытянутым, изогнутым окном, напоминавшим лобовое стекло космического корабля, расплывчато светились сигнальные огни порта. Включенные на полную мощность, они пробивали завесу тумана, разноцветными лучами прощупывали тяжёлую свинцовую гладь воды, плотное облачное небо. Они словно подбадривали идущие в тумане корабли и ракеты, словно приветствовали их, давая знать о близости порта, хотя вели их в тумане совсем другие лучи — невидимые, электронные.
Я подумал о том, что все это не больше, чем иллюминация, что если бы вдруг почему-то погасли все эти мощные прожектора, — морские и воздушные корабли все равно шли бы заданным курсом, все равно причалили бы в точно назначенном месте и в точно назначенный срок. Но людям, как видно, этого мало. Им надо видеть живой переменчивый свет, собственными глазами чувствовать его цветное тепло…
— А знаете, Виктор, я иногда завидую людям двадцатого века.
В недоумении я обернулся к Аллану. Он сидел в кресле, откинув голову назад, фокусируя свои бинокулярные очки. Он только что просмотрел очередной выпуск «Рассказов Аллана», записанных мной и вышедших в свет миллионным тиражом. Я привез ему сигнальный экземпляр кассеты и, как всегда волнуясь, ждал, что он скажет. И как всегда, он сказал нечто неожиданное.
Он снял очки, извлек маленькую, с пятак величиной, кассету, подержал ее на ладони, подбросил, словно взвешивая, повертел в пальцах.
— Люди прошлых веков могли позволить себя роскошь создавать большие книги — весомые, ощутимые, — в голосе его я услышал неподдельное сожаление. — Они могли листать их, рассматривать, они сживались с ними, как с живыми существами — я говорю, конечно, о настоящих книгах… — Он глянул на меня и, видно, почувствовав мое смущение, тут же поправился: — Я не хочу сказать ничего плохого о вашей работе, Виктор. Вы записали все очень ярко, интересно, я бы так никогда не смог… Да и смонтировано все умело — музыка, цвет и голос чтеца подобран хорошо, хотя я предпочитаю глазами читать, без всякой музыки и цвета — они мне мешают. А вообще — хорошая работа, и иллюстрации отлично выполнены, со вкусом, без аляповатости… Все хорошо. Но вот я кончил читать… — он снова подбросил на ладони маленький чёрный кружочек с цветной наклейкой, — и все! Ни зрительно, ни эмоционально я это не воспринимаю. Разве что наклейку.
Он стал разглядывать цветную наклейку, где был изображен он сам и было написано название книгофильма.
А я снова подумал о лучах прожекторов в порту — не в этом ли их назначение?..
— Да, наверно, вы правы, — сказал я, рассматривая стены библиотеки, сплошь испещренные крошечными ячейками. — Но, согласитесь, надо же чем-то платить за выигрыш в объеме. Сколько у вас книгофильмов?
— Что-то около ста тысяч.
— Вот видите! Представьте себе, что вам надо разместить сто тысяч томов… Да вам всего вашего дома не хватило бы!
Он кивнул, подошел к стене, отыскал глазами какую-то надпись, выдвинул ящичек, положил туда кассету.
— Ну вот, — сказал, он. — Одной кассетой больше.
Он Стоял лицом к стене, переводил взгляд с одной надписи на другую, и я догадывался, что каждое название рождало в нем множество воспоминаний — ведь это был раздел библиотеки, где хранились описания его путешествий, рассказы об экспедициях и исследованиях, в которых он принимал участие. И лица друзей, наверно, проходили перед ним — иных уже не было в живых…
— Я у вас в долгу, Виктор, за вашу работу. Если б не вы, многое так и осталось бы неописанным, у меня не хватает терпения описывать во всех подробностях, да и времени жаль, хочется больше сделать.
— Напрасно, — сказал я. — Убежден, у вас это получилось бы лучше. Стихи ведь у вас получаются.
— Стихи — другое дело. Это непроизвольно, нахлынет в какой-то момент — и все, А так…
Он выдвинул нижний ящик побольше, стал перебирать в нем что-то.
— Хотел бы сделать для вас приятное, да сам не знаю, что вам подарить. На этих пятаках и надписи не сделаешь…
— Подарите мне еще одну вашу историю, для меня это лучший подарок, вы знаете.
— Постараюсь… Только, право, Виктор, мне кажется, все, что могло вас интересовать, я вам уже пересказал.
Я засмеялся.
— Если б я не знал вас так давно, Аллан, то мог бы испугаться. К счастью, мне доподлинно известно, что вы ошибаетесь. Более, того, я даже хотел бы вам напомнить об одном вашем обещании.
— Сделайте милость, Виктор… — он продолжал перебирать кассеты, но я видел, что он насторожился, он всегда великолепно угадывал мои мысли.
— Вы обещали, что когда-нибудь раскроете тайну планеты МИФ.
Он еще некоторое время стоял, наклонившись над ящиком, потом выпрямился и рассмеялся.
— Поймал все-таки! Я думал, забыли давно. Сколько лет прошло?
— Десять. Как видите, я тактично молчал все эти годы. Вы ведь сказали тогда: «Может быть… Когда-нибудь… Лет через десять». Вы уж простите, но я подумал: может быть, оно уже наступило —. это «когда-нибудь»?
