Михаил Лезинский - Колючая Арктика
— Какой хамлюга! — вновь вмешалась З.И. Щеглова-Гаранина. — Чего они себе только не позволяют на курортах!
— Молчи, мать!.. Они, видите-ли, договаривались! Тут-то я и врезал ему всю правду-матку. Говорю: разврат в курортной зоне я поддерживать не собираюсь. Не заплатите, сообщу по адресу, согласно паспортной прописке… Заплатили, как миленькие…
— Значит, сдаешь комнаты? Так я и думал.
— А я что, — хуже других? Что я, шиломделанный! Житьу моря и водичкой не поплескаться!
З.И. Щеглова-Гаранина, внимательно следившая за разговором, вставила и свое слово.
— Сейчас, Максим Леонидович, опасно, сейчас очень даже опасно сдавать комнаты. Прямо-таки рискуешь. А вдруг они, — Щеглова-Гаранина показала испуганными глазами в сторону автостанции, там все прибывали и прибывали автобусы и троллейбусы, под завязку набитые отдыхающими, — а вдруг они оттуда… Вдруг они заражены…
— Откуда? — не понял Кучаев.
— Из Чернобыля, — доверительно пояснила Щеглова.
— Как это — заражены? — оторопел Кучаев. Даже он, решивший уже ни чему не удивляться, опешил. — Как это? Чем заражены? Вирусами гриппа? Холерой?! Чумой?!
— Частицами, — обидчиво ответила Щеглова-Гаранина, — частицами, испускающими излучение. Говорят, вечером на ялтинскую набережную выйти опасно.
— Почему? — Кучаеву захотелось завыть волком. — Почему?
— А потому! Которые оттуда — светятся.
Кучаев взглянул на Гаранина: не слышишь, какую ересь несёт твоя зазноба? Скажи что-нибудь! Одерни ее! Но тот только ухмыльнулся: что с бабы возьмешь! Где промолчать бы надобно, болтает что попадя!
— Сергей!
— Ну я — Сергей. Что случилось?
— Да как она так может?
Кучаев хватался за спасительную последнюю соломинку, его мозг отказывался что-либо понимать, воспринимать… Вот сейчас Сергей Гаранин врежет этой… дуре!
— Как говорится, — ухмыльнулся Гаранин, — береженного и Бог бережет!.. Так куда прикажете доставить Вас, гражданин начальник?
Из приемника доносилась тихая музыка и в ее звуках, в общем^го нейтральных, совершенно далеких от маршевых, Максим Кучаев вдруг уловил беспокойные тревожные нотки, чернобыльские нотки, трагедийные… В этой камерной музыке — наверное, под нее даже танцевать можно! — Кучаеву слышались солдатские шаги в тяжелых кирзовых сапогах, раскаты сражений, полыхание пожарищ — горит крыша над четвертым блоком! — металлические голоса — продукт раций и переговорных устройств, пушечные взрывы выбрасываемого в воздух пара и марганца — отчет с театра военных действий, а не успокаивающая музыка. И на ее фон, не заглушая веселые звуки, накладывается голос киевского редактора-интеллигента: "Срочно выезжай в эту распроститучью Ялту…"
Не прощаясь, Максим Кучаев распахнул дверцу и вылез из машины.
— Обидчивые мы стали!.. На себя бы оглянулись!
Задерживать Кучаева Гаранин не стал. Не стал и выяснять отношений. Понял Сергей Гаранин главное: отныне и навсегда они больше чем чужие, они — враги.
— Тю, ненормальный какой-то, — подала голос З.И. Щеглова-Гаранина, — не бери в голову, Сереженька. Ты же сам мне говорил…
— Молчи, дура!
— Как что, сразу — дура!
— Дура — она дура и есть!..
— Я ж, как ты хочешь…
Максим Кучаев поспешно отошёл в сторону, прислонился к парапету. И вскоре до него донеслись знакомые голоса З.И. Щегловой и Сергея Гаранина, он их сразу вычленил из десятка других.
— А, чтобы вы хотели, мамаша?! Такая такса! Не мы ее устанавливали, не нам ее и отменять… Два рубля — это когда было? Это еще до того было! Сейчас с киевских берем по пять рублей… А с припятской пропиской — извините! — восемь рублей койкоместо. За риск!
— Милицию бы на вас!
— Ты нас, мамаша, милицией не пугай! Ты же не пугала меня, когда я кровь в Афганистане проливал! Когда я обе но женьки положил там на алтарь Отечества…
— Максим Кучаев, неожиданно даже для себя, улыбнулся. Он понял, отныне ему предстоят бессонные ночи за письменным столом, что он не успокоится до тех пор, пока не напишет о Сергее Гаранине все, что знает о нем и о чем догадывается.
И, уже в автобусе, засыпая на мягком сиденьи" Икаруса", — усталый Максим Кучаев подумал, что во всей этой истории, истории протяженностью от Колымы до Ялты, ему жаль только одного человека, жалко ту, которую когда-то любил полярный летчик Сережа Щеглов.
ПРИБЛИЖАЮСЬ КО ВТОРОМУ ЭПИЛОГУ
(письма Великого Юкагира с комментариями автора)
Впервые публикую отрывки из писем Семена Курилова, адресованные автору этой повести. Почему — отрывки?.. А потому, что не настало еще то время, когда бы их можно было опубликовать полностью! Еще живы — в отличие от моего друга! — те, в кого направлены критические стрелы, выпущенные из лука Семена Курилова, еще живы и процветают те, кто портил кровь писателю.
Да и сам Семен был по-настоящему живым человеком и ошибался по-человечески — зачем же друзьям тиражировать его ошибки? Пусть этим займутся его враги!
Письма Семена Курилова — это, своего рода, подстрочник того, что он хотел сказать. Великолепно владея устным русским языком, он терялся, переходя на русский письменный и, забываясь, писал на родном юкагирском языке или якутском.
Я предлагаю письма в сокращении еще и потому, что часть написанного рукою юкагирского писателя использовано мною в этом романе.
И еще: письма, отдельные их положения, чтобы они стали понятны читателям, я буду комментировать.
НАДПИСЬ НА ПОВЕСТИ СЕМЕНА КУРИЛОВА "ВСТРЕТИМСЯ В ТУНДРЕ".
(Повесть печаталась в нескольких номерах журнала "ПОЛЯРНАЯ ЗВЕЗДА")
"Дорогой Михаил Леонидович! Я рад нашему знакомству. Пусть Ваше пребывание в тундре, в моей тундре, принесет Вашему творчеству большую Колымскую страду — не меньшую, чем "Севастопольская страда".
С. Курилов. 2 окт. 1976 г. п. Черский."
Делая эту надпись, Семен, улыбнувшись, заметил:
— Только, Михаил Леонидович, не делай того, что позволял себе лауреат Сталинской премии Сергеев-Ценский.
— А что делал лауреат? — не понял я. — И что не делать мне?
Курилов пояснил:
— Обворовывал писателей.
Тут я совсем ничего не понял.
— Как это? И при чем тут Ценский?
— При том, читал я в одном из твоих сборников, хорошие слова об этом писателе…
Семён имел в виду мой большой литературоведческий очерк "ВСТРЕЧИ В БАЙДАРСКОЙ ДОЛИНЕ", в котором наряду с другими писателями, я уделил несколько строк и Сергееву-Ценскому.
— Да было б тебе известно твой Ценский целые страницы, мягко выражаясь, позаимствовал у Михаила Филиппова! Читал "Осажденный Севастополь"?.
