Владимир Свержин - Ищущий Битву
– Какая нелепая смерть для такого великого разведчика, – невольно прошептал я.
Глава тринадцатая
Рыцари плаща и кинжала тоже могут быть без страха и упрека.
Лорд Сен-Джон Болингброк– Он умер, умер страшной смертью, ваше сиятельство, как и подобает негодяю. И все же он умер в бою, как настоящий рыцарь.
На лице леди Джейн мелькнуло разочарованно-хищное выражение, какое бывает у дикого зверя, когда во время охоты, чувствуя сладкий запах добычи, он внезапно находит на месте лишь ее тень.
– Мне жаль, что я не собственными руками убила этого подлеца!
Я пожал плечами. Что говорить, он был враг, опасный коварный враг, может быть, самый опасный из всех, нами здесь встреченных, но нам ли было кидать в него камни? Чем лучше были мы, благородные герои, воплощающие в жизнь чью-то непонятную нам самим волю? Так ли уж нуждается этот мир в нашем вмешательстве? Да и вообще в деятельности нашей конторы? Быть может, сейчас во мне говорило корпоративное чувство внутреннего единства разведчиков всех времен и народов, но где-то в глубине души мне было жаль Талбота. Он бы достойным противником, и мысленно я снял шляпу над его телом.
– Вы устали, моя маркиза. Вам следует отдохнуть. Да и мне отдых не помешает. – Я пресек последовавшие возражения и быстро откланялся.
Итак, со смертью Талбота наше следствие теряло еще одну нить. Конечно, было бы преступной самонадеянностью пытаться распутать весь клубок тайной политики Лейтонбурга, но понять внутреннюю логику его действий было необходимо.
«Мой мальчик, – вздыхал мастер Ю Сен Чу, когда я очередной раз пролетал мимо него вверх ногами и с убедительным грохотом рушился на татами, – знающий и себя, и противника всегда победит; тот, кто знает себя, но не знает противника, – может победить, но может и проиграть; тот же, кто не знает ни себя, ни противника, – заранее обречен на поражение!»
Что и говорить, о противнике мы знали крайне мало. Все, что было у нас, – набор отрывочных сведений, наскоро собранных воедино благодаря то ли логике, то ли игре моего воображения. И хотя, как говаривал Лис, «интуиция порой с успехом заменяет информацию», начать решительные действия против такой твердыни, как Оттон фон Гогенштауфен, я пока не мог. Как и всякий профессионал, в такой игре я не имел права на риск.
Эта мысль, не дававшая мне покоя последние дни, заставляла вновь и вновь проверять логику своих расчетов в поисках утраченных деталей и пропущенных мелочей.
«Запомните, – цедил сквозь зубы майор Ат Тэйр, худой, словно шпага, и жилистый, как манильский трос, – обращайте особое внимание на мелочи. – Он прохаживался по аудитории, полной желторотых юнцов в курсантских нашивках, держа неизменный стек под мышкой, отчего неуловимо походил на крест, вышагивающий между столами. – Мелочи в нашем деле значат не много – они значат все!»
Итак, мелочи. Я в задумчивости шел по пыльному коридору, прорываясь сквозь паучьи ловушки, к немалому возмущению их хозяев. «Стоять! – Я резко затормозил, распугивая суетившихся за моей спиной пауков. – Конечно, Талбот умер, но что это меняет? Да здравствует Талбот! Он худ и носит длинные волосы. Имя его неизвестно. Что еще? Он состоит в свите Лоншана. Негусто».
Я возблагодарил небеса, обделившие Норгаузена поэтическим даром. Он худ и носит длинные волосы! Какой-нибудь шпильман [19] мог битый час превозносить красоту де Вердамона, но не суровый, закаленный в сотнях битв воин. Под такое описание в искомом коллективе сейчас подходил лишь один человек, и этим человеком был Лис.
– Капитан вызывает Лиса. Дорога, дорога, ответьте замку!
– Да, командир, слушаю тебя.
– Как там у вас дела?
– Как дела? Лоншан безутешен. Насколько я понимаю, наш подопечный обладал редким и весьма полезным даром – он делался необходимым в любом обществе, где находился.
– А что Бервуд?
– Что ему станется? Жив. Ушибся малость. Подошел ко мне и начал распинаться, что я, мол, спас ему жизнь, что он, мол, навсегда мой, и все такое прочее.
– Ничего, благодарность карман не тянет.
– Не тянет, конечно. Тем более что он теперь командует эскортом вместо Барентона.
– Это хорошо. Но я о другом. Повтори, пожалуйста, что тебя просил сделать покойный видам?
– Найти некоего Брайбернау и сообщить ему, что смерть есть сон. Поэт был. Философ.
– Вряд ли. Скорее всего это какой-то шифр. Только ключа к нему у нас пока нет. А этот самый Брайбернау – я тебе уже, кажется, говорил – молочный брат нашего главного оппонента.
– А! Ну да! Что-то вроде генерала для особых поручений при Самом?
– Бери выше. Это его тень. Его второе «я». Секретная служба и личная охрана в одном лице. Правая рука, в общем.
– Ага, а Талбот, значицца, на этой руке – большой палец.
– Да уж не мизинец, конечно. Так вот что я хочу тебе предложить. Раз уж палец этот гоблин отчекрыжил, то ты, мой дорогой друг, станешь протезом.
– Не понял!!!
– А что тут непонятного? Все ясно, как божий день. Подумай сам. Кетвиг в Ольденбурге будет околачиваться?
– Конечно, будет. Если только в дороге его никто не загрызет.
– Предположим, что не загрызет.
– Тогда всенепременно будет.
– И связь в «Черном орле» искать будет?
– А как же! Я что-то не пойму, к чему ты клонишь?
– По-моему, все предельно ясно. Ты пойдешь вместо Талбота.
– Капитан, ты там недоспал или с маркизой переобщался? Да они же меня расшифруют, как дешевый ребус.
– Лис, нашего подопечного в Германии знают Норгаузен, ныне покойный, и Брайбернау. С ним тебе встречаться, право, не стоит.
– А вдруг еще кто найдется?
– Вряд ли, он не рок-звезда, чтобы искать всемирной популярности. А уж о тайной его деятельности и подавно знают только те, кто с ним непосредственно работал. А в общем, зачем тебе принимать имя покойника? Кетвиг будет искать высокого, длинноволосого в свите Лоншана и найдет тебя. Дальше будет видно.
– Это уж точно: тебе будет видно… Ладно, сыграем роль козырного валета. Да, кстати. Я тут на месте преступления, по праву ближайшего родственника и духовного пастыря, прихватил одну забавную штуковину. Вот, смотри. Умирая, вражина сжимал это в руке.
Лис раскрыл ладонь, и я увидел небольшой медальон, в котором прядь каштановых волос сплеталась с прядью медно-рыжих. На крышке в вычурной вязи орнамента была выгравирована скала с прилепившимся к ней сухим деревом. Прекрасная работа златокузнецов из Прованса позволяла различать даже фактуру коры согнутого ветром дерева. Все ветви его были мертвы, и лишь одна сохраняла листву, расцвеченную зеленой финифтью. «Возьмет свое», – гласил девиз под эмблемой. Видимо, эта вещь много значила для Талбота. Но – увы! – я пока что не мог сказать о ней ничего определенного.
