Геннадий Емельянов - Истины на камне
— Да. Я не надеюсь на автоматику, кое-что у нас разладилось.
— Так вот. Я могу сказать: это не отвечает моей Цели. Могу сказать?
— Можешь.
— И вы не в силах заставить меня делать того, что я не хочу?
— Пожалуй, не в силах. Ты оснащен неплохо. Кое в чем вы даже выше нас. Кое в чем, не больше.
— Я не шевельну и пальцем до тех пор, пока ты не ответишь мне на все вопросы. Итак, кто же такие стрекотухи?
Старик поворотился вместе с креслом спиной к огню потрескивающему в нише, ожег меня опять страшным своими глазами, недвижными, как у совы, покачал огромной своей головой. Волосы его, ниспадавшие на плечи, блестели туго и глубоко, подобно старому серебру.
— Я принимаю твои условия, Логвин. Но, торопись.
— Ничего другого тебе не остается!
— Ты спрашиваешь, мальчик, о стрекотухах. Предмет достоин изучения. Видишь ли, космос способен на сюрпризы. Эта популяция насекомых, получивших интеллект в виде нежданного подарка. Речь идет об излучении, которое возникло как следствие катастрофы в масштабах звезд. В частности, и таким путем распространяется в космосе разум. Это трудно представить себе, но это так; интеллект в виде нежданного подарка, потому-то стрекотухи, как ты их назвал, ищут свое предназначение, свою роль в мире. Видишь ли, идет бескомпромиссная и довольно сложная борьба между злым инстинктом, заложенным изначала в эти существа, и разумом, доброй волей. Кстати, стрекотухи не знают еще до конца своих возможностей, они, как ты мог уже догадаться, экспериментируют. Чем ты можешь объяснить, в частности, что они погубили твоего робота и пробовали нейтрализовать защиту гондолы, чтобы общаться с тобой напрямую? Они в смятении, перемежая радость познания с тоской, вызванной тем, что ряд проблем, возникших вдруг перед ними, имеет начало, но не имеет конца. Они не могут привыкнуть еще к своему ослеплению. Большую часть времени, кстати, стрекотухи проводят в космосе, в межзвездном пространстве. В момент катаклизма не совсем понятной природы они и приобрели разум, подобно тому как мы получили свою болезнь. Космос полон тайн, чарующих и жутких. Стрекотухи метались от планеты к планете, чтобы множить свой род, теперь, считай, будет множиться во Вселенной новая странная цивилизация. Вот так, мальчик мой. Если тебя заинтересуют детали, ты их получишь от моих автоматов. Удовлетворен?
— Пожалуй, да.
— Что еще?
— Где Пророк и старики племени?
— Это — проще, они — рядом, в пещере, окутываются дымом, чтобы уснуть.
— Зачем им спать?
— Чтобы переждать беду.
— В чем же их беда?
— Они надеются, что ты покинешь планету. Беда — это ты.
— Я им мешаю?
— Да, они элита, те же, кто наверху, — в сущности рабы.
— Значит, зло теперь дремлет, чтобы дождаться своего часа… И вы терпели такое положение вещей: нижние — элита, верхние — рабы?
Старик опять покачал головой с выражением досады. Заметно было, как тепло покидает его мощное тело, — он кутался в плед и все глубже оседал в кресле, все ниже клонился к коленям. Я не мог дальше мучить его — последнего из расы Высокомерных. Они носятся в холодных глубинах вселенной, лишенные доброты, и никому, в сущности, не нужны, даже самим себе. Их болезнь — плод душевной усталости, они высохли и окаменели, подобно дереву, лишенному воды.
— У меня все, старик Карри!
Он кивнул вяло и не поднял головы: ему надо было собраться с силами. Я ждал.
Брат мой Скала метнулся к моим ногам, прихватив мешок на всякий случай, потому что стена за его спиной начала раздвигаться с легким скрипом. В проеме был сперва мрак, следом свет над нами притух и зажегся где-то за стеной, мы увидели прозрачные квадратные коробки, поставленные одна на другую, словно книжные полки. Внутри коробок пенилась, вздымаясь и опадая, жидкость, напоминающая тесто или сосновую смолу, сквозь вязкую эту пасту просматривались контуры человеческих тел. У меня меж лопаток пробежал морозец — зрелище было жутковатое, если добавить, что тела шевелились вместе с жидкостью, — они то поднимались в коробках, ложились на дно, поворачивались то лицами к нам, то спинами.
— Я близок к разгадке! — сказал старик. — Они будут спасены.
Я почувствовал себя в ту минуту маленьким, никчемным и слабым, но сразу мысли мои побежали по другому кругу. Великая цель нужна, наверно, для тех, кто наделён способностью мыслить и полезно действовать, но гордыня заносит человека иногда так высоко, что он лишается способности удивляться самому чуду жизни. Эти желтые люди из далеких далей не вызывали во мне сострадания — скорее вызывали досаду. Они кочуют от звезды к звезде в погоне за ускользающей истиной, как за солнечным зайчиком, который не накрыть ладонью. Желтые люди никогда не изловят солнечный зайчик, их ждет тоска, отчаяние и бесплодность духа.
— Мне пора, Логвин. Ты положишь меня в пустую камеру.
Я подошел к старику, встал рядом с креслом.
— Ты будешь жить здесь, Логвин?
— Нет. У меня есть неотложные дела там, — я показал пальцем на овальный потолок комнаты. — И я не люблю темноты, старик.
— Тогда возьми вот это. — Карри вынул откуда-то из недр своего пледа шарик величиной с голубиное яйцо и протянул его мне на вытянутой ладони. Матовый шарик был тяжел и скользок. — Он даст сигнал, когда я проснусь. И ты придешь?
— Я приду.
— Не медли! Теперь подними меня.
Скала кинулся помогать мне, он поддержал ноги желтого старика, вдвоем мы еле затолкнули расслабленное тело в камеру и задвинули крышку. Я расслышал последние слова старика, произнесенные шепотом:
— Го — моя дочь, Логвин, рожденная здесь. Она не захотела класть меня в камеру. Попытайся спасти ее, она тоже любит солнце.
…Паста ползла через отверстие в торце прозрачной клетки, окутывала ноги скитальца, накрывала их тонкой пленкой и толчками двигалась дальше. Старик еще дышал, ресницы его вздрагивали, несколько раз он приподнимал голову на жестком своем ложе и наблюдал за тем, как тело его затягивает словно илом.
Вот и все!
Тело Карри закачалось и начало вращаться, как на вертеле. Зрелище было не из приятных. Я приказал автоматам:
— Закрыть хранилище.
Стена задвинулась мягко, светильники пригасли.
— В путь, брат мой!
— Мне тут не нравится, Хозяин!
— Мне тоже не нравится эта нора. В путь, брат мой! Наверх.
Глава семнадцатая
И опять я стою на бугорке перед деревней, опять толпа смотрит на меня с настороженным ожиданием. Какие слова нужны им, чем утешу я их, как вселю в них веру, что они вольны распоряжаться судьбой, что жизнь прекрасна и лишь раскованным трудом можно добыть благополучие и процветание? Черт возьми, совсем непросто говорить о простых вещах убедительно!
