Василий Головачев - Сборник "Этические уравнения"
Сладкая, нежная, дурманящая голову, теплая женская покорность. Покорность, заставляющая ощущать себя защитником и владыкой вселенной. Той вселенной, которую они представляли в данный момент…
Очнулись оба спустя много-много времени.
Побежали в душ. Закутались в махровые полотенца. Пили сваренный Мариной капуччино. Снова целовались.
– Где Стеша? – поинтересовался Максим, откровенно пьяный от переполнявших его чувств. – Почему не дома?
– Она у подруги. Я не знала, что ты так относишься к детям, иначе оставила бы ее здесь. Или ты подумал, что я завлекла тебя сюда специально?
– Конечно, – с серьезной миной кивнул Максим, – уверен. Ты меня соблазнила, беззащитного, и теперь как истинная леди должна выйти за меня замуж. Пойдешь?
Марина улыбнулась. Ей тоже было хорошо. И спокойно.
– Ты такой беззащитный, что палец в рот не клади. Хочется обнять и плакать. А замуж я не спешу. Уже есть опыт, отрицательный.
– Я серьезно. Выходи за меня.
Глаза Марины потемнели, с губ сбежала улыбка.
– Такими вещами не шутят.
– Я и не шучу.
Не сводя с Максима тревожных, вопрошающих, сомневающихся и одновременно полных веры и надежды глаз, она потянулась к нему…
Уснули они в начале пятого утра.
В половине восьмого Максима разбудил мобильник. Он с трудом нашел трубку:
– Слушаю.
– Майор, собирайся в Жуковский, – послышался голос полковника Пищелко. – В понедельник твоя группа должна быть там.
– Что-то стряслось?
– Объект тот же – Гольцов. Понаблюдайте за ним пару дней, еще раз напугайте, только качественно, а потом этапируйте в управление.
Максим помассировал горло – внезапный спазм помешал ему задать вопрос «зачем?».
– Не слышу ответа.
– Есть, – просипел Максим.
В трубке заиграла мелодия отбоя.
Максим снова посмотрел на дверь спальни и подумал, что не сможет объяснить Марине интерес конторы к ее отцу. Он и сам не понимал, что стоит за приказом полковника «еще раз качественно напугать» Арсения Васильевича Гольцова.
СОМНЕНИЯ
Пасха… На душе кошки скребут, не поймешь, то ли праздник, то ли печальная традиция…
Снег почти сошел, сыро, холодно. По небу ползут клочковатые облака, готовые пролиться дождем, лишь изредка позволяя солнцу бросить бледный луч на соскучившуюся по теплу землю.
Арсик с бабушкой идет в сосонник за ползучей травой, которую потом родители отнесут на кладбище, украсят могилы похороненных здесь стариков. В лесу снега больше, зато теплее, нет ветра, пробирающего до костей на открытых пространствах.
Набрав полмешка травы, усталые бабушка и внук плетутся обратно, обходя лужи и ручьи.
Потом все вместе, родители, тетки, дядьки, идут на кладбище, раскладывают на могилках нехитрую снедь: вареные яйца, сало, лук, соленые огурчики, конфеты, сухари. Медленные разговоры, воспоминания, слезы в глазах бабушки и мамы. Есть не хочется, но отказаться нельзя.
Арсений с трудом проглатывает ложку приторно-сладкой кутьи, шелушит яйцо, поглядывая по сторонам. Вокруг такие же компании, поминающие умерших, тихие разговоры, редкие улыбки, черные одежды. Печальное зрелище. Побыстрей бы закончилось все. На кладбище не поозоруешь. То ли дело – Первомай через неделю.
Деревья только-только начали пробуждаться от долгого зимнего сна, и каждое окутывала легкая кисейная зелень, сливающаяся – если посмотреть издали – в дымно-прозрачное желтовато-зеленое облако. Чудо весенней акварели, заставляющее мечтать о скором наступлении лета.
Солнце светит с ослепительно голубого небосвода, словно пытаясь наверстать упущенное зимой. Лицу тепло, спине холодно, на лужицах хрупкий ледок.
Арсений сидит на скамеечке перед домом, сжавшись в комочек, руки под мышками, зачарованный весенним чувством ожидания. По спине ползут мурашки, зябнут колени, но он сидит, не спуская широко раскрытых глаз с ледяного узора на лужице, и ни о чем не думает, просто ждет, весь – переживание будущего, сгусток эмоций, частичка природы, частичка весны.
На улице появились дети, соседские мальчишки и девчонки, кто с флажками, кто с березовыми ветками в руках, украшенными белыми самодельными цветами. Всем им, как и Арсению, предстоит участвовать вместе с другими школьниками в торжественном шествии, посвященном Первомаю. Никто из них не задумывается, чему посвящен, для чего организован и кому служит праздник, для всех это праздник весны, предвещавший каникулы, и душа буквально купается в незримых потоках предвкушения веселых игр.
– Арсик, пора собираться, – зовет мать.
Арсений с трудом отрывает взгляд от кружевного пятна изморози – вскоре лучи солнца растопят и эти последние следы зимы – и бежит в дом. Стакан горячего молока, ломоть хлеба с маслом – весь завтрак. Березовая ветка с цветами в руку – и вперед, за остальными, в школу с радостным ощущением встречи с друзьями…
Кто-то деликатно кашлянул.
Арсений Васильевич вздрогнул, выплывая из бездн воспоминаний, поднял глаза на посетителя.
– Ты не заболел часом? – спросил Толя Юревич, озабоченно глядя на заведующего лабораторией. – Я уже пять минут тут стою, а ты и ухом не ведешь.
– Детство вспомнил, – виновато улыбнулся Гольцов. – Посмотрел в окно, там дождь, а дождь всегда вызывает у меня приступы ностальгии. Что у тебя?
– Мы закончили тестирование системы, можем отрабатывать программу летных испытаний.
– Завтра и, если можно, без меня.
– Разве ты в отпуск уходишь?
– Как ты догадался? Хочу съездить в Муром, к сыну, помочь ему надо с ремонтом квартиры. Потом поеду к дочке в Москву. А там посмотрим.
– Хорошо, завтра так завтра. На машине поедешь или на поезде?
– Еще не знаю.
– Если на машине, то будь осторожен, не бери попутчиков. Вчера в криминальных новостях по телику передали, что у нас орудует банда, промышляющая нападениями на водителей. Есть жертвы. Личный шофер нашего председателя гордумы соблазнился легким заработком, так его потом на свалке нашли.
– Живого?
– Мертвого.
– Откуда же стало известно, что он соблазнился легким заработком?
– Это ты у ментов спроси. Рисковать, однако, не рекомендую.
– Успокойся, – усмехнулся Арсений Васильевич, – я редко кого подвожу, да и то только знакомых. Но все равно спасибо за предупреждение.
– Не за что. – Юревич вышел.
Арсений Васильевич откинулся на спинку стула, выпятив губы, посвистел, пытаясь расслабиться, но не смог. Мешало возникшее утром и до сих пор зудящее комаром ощущение подглядывания. Кто-то следил за ним из толщи стены, буравил спину недобрым взглядом, а стоило Гольцову оглянуться, взгляд перемещался по стене на потолок, и начинало казаться, что наблюдатель сидит в люстре или же прячется в крохотной головке пожарного сигнализатора.
