Вячеслав Назаров - Синий дым
Пан встал с тахты- Голова еще немного кружилась, под лопаткой покалывало, но приступ прошел. Можно снова работать. Надо работать.
Сейчас самое главное - разобраться вот в этой пленке. Вчера Нина сияла в лазарете энцелофотограмму зрительной памяти. Это, к сожалению, не лента видеомагнитофона, но всетаки документ, из которого можно вытрясти крупицы истины, если хорошо повозиться. Не очень удобно копаться в чужих воспоминаниях и снах, но что поделаешь. Нина сама настояла на съемке. А для такой съемки нужно не только мужество, но и чистая .совесть человека, которому нечего скрывать от других.
Пан сел было аа проектор, но над дверью заливисто залопотал звонок.
Карагодский вошел, сияя очками, торжественный и суровый.
-Извините, Иван Сергеевич, за вторжение, но нам необходимо побеседовать совершенно конфиденциально. Обстоятельства складываются так, что я нынужден принять кое-какие меры, но я хотел бы предварительно-согласовать их с вами. Хотя бы для того, чтобы у нас не возникало никаких недоразумений.
Пан сузил глаза. Не надо быть провидцем, чтобы понять, зачем пожаловал академик и о каких мерах идет речь. Однако Пан заставил себя улыбнуться в черепаховые oчки:
- Я вас слушаю, Вениамин Лазаревич.
- Вы смотрели энцелофотограмму Нины Васильевны?
- Да, смотрел.
- И что вы скажете по этому поводу?
Пан пожал плечами, слегка удивленный:
- Пока, наверное, ничего не скажу. Ее надо расшифровать. И, разумеется, с помощью самой Нины. Во всяком случае, это очень ценный документ.
- Ценный документ? Пожалуй, вы правы, - Карагодский хмыкнул. - Только расшифровывать там нечего. Я только что просмотрел все от начала до конца. Нина Васильевна тяжело больна.
- Что, что?.
- Да. Я смею утверждать, что вся эта пленка - запись типичного параноического бреда, вызванного глубоким психическим потрясением и постоянной близостью дельфина. И именно вы, Иван Сергеевич, довели ее до такого состояния вашими сумасбродными теориями, всякими нелепыми пентасеансами и прочей чепухой. Вы толкнули ее на опрометчивый поступок, едва не закончившийся трагедией, и даже сейчас, после всего, вы продолжаете потакать ее галлюцинациями вместо необходимого лечения, чем усугубляете и без того тяжелое состояние...
- Послушайте, что за чушь вы несете?
- Чушь?!
Карагодский медленно залился краской, сунул руку в карман, и, потрясая бумагой перед лицом Пана, закричал неожиданным фальцетом:
- Данной мне властью я запрещаю вам продолжать-опыты! Слышите? Запрещаю! Я не желаю быть участником преступления! Потому что ваши действия преступны. Ваши опыты опасны для общества!
- Вы, подлец. Апостол,-негромко сказал профессор,- Подлец и трус. Но вы опоздали. Я уже дал команду капитану сниматься с якоря. И не ваша со Столыпиным мнимая власть тому причиной. Если бы потребовалось, "Дельфин" оставался бы здесь ровно столько, сколько нужно. Дело в том, что нам тут больше нечего делать. Уисс не вернулся...
За трое суток до этого разговора, пролетая над Саргассовым морем, пилот рыборазведчика "Флайфиш-131" Фрэнк Хаксли услышал сильный удар грома. Он удивленно посмотрел вверх, в ночное небо, увешанное пышными южными звездами, и спросил через плечо радиста:
- Бэк, ты слышал? Что это могло быть?
- Не знаю. Метеор, наверное - глянь вниз...
Они летели низко, и Хаксли хорошо разглядел подчеркнуто белый на черной воде опадающий фонтан светящегося пара.
- Запиши в журнал координаты. Надо сообщить в Службу Информации. Может быть, какому-нибудь доку пригодится...
- А, не стоит, - зевнул радист. - Мало ли всякой всячины с неба падает. Все записывать - бумаги не хватит.
- Тоже верно, - согласился Фрэнк. - Вот если бы хороший косяк скумбрии попался, это другое дело.
"Флайфиш" развернулся и взял курс на базу, к Бермудским островам.
Воронка крутящейся тьмы затягивала в свою пасть все живое и неживое. Слепые ураганы и смрадные смерчи клокотали вокруг. Но оттуда, из этого клокочущего ада тянулась ввысь хрупкая светящаяся лестница, и одинокие, отчаянно смелые земы с неистовыми глазами, борясь с ветром и собственным бессилием, скользя и падая на дрожащих ступенях, поднимались по ней. Их жизни хватало на одну-две ступеньки, но они упорно ползли вверх, и их становилось все больше. Они протягивали друг другу руки и переставали быть одиночками, и слитному движению уже не могли помешать ураганы, и все тверже становилась поступь...
Алая молния ударила в глаза - это взвилось над земами полотнище цвета огня. Еще клокотала темная бездна, еще ревели ураганы, еще метались смерчи - но пылающий флаг зажигал звезды, созвездия, галактики - ив последнем торжетствующем многоголосом аккорде вспыхнула вся Вселенная...
Уисс кончил. Каждый нерв его тела дрожал, заново пережив мощь, тоску и радость цветомузыкальной поэмы земов.
Уисс старался воспроизвести ее точнее, во всем богатстве необычных оттенков и чуждых образов, и рисовал этот неожиданный параллельный мир таким, каким он предстал перед ним в ту счастливую ночь озарения в акватории.
И он, кажется, достиг того, что хотел - Бессмертные молчали, погруженные в увиденное и пораженные им. Уисс не торопил. Он знал на собственном опыте, как нелегко все понять и принять.
Они лежали на густо-синей поверхности Саргассова моря в традиционной символической позе Вечного Совета - шестиконечной звездой, соединив клювы и разбросав шестью живыми лучами точеные длинные тела.
Уисс давно уже не был здесь, в Центре Мира, где рождается и откуда начинает раскручиваться колоссальная спираль теплых течений, опоясывающих всю планету. Отсюда дэлоны управляли Равновесием, отсюда при необходимости замедляли или ускоряли вековые биологические ритмы Мирового океана, устраняли нежелательные возмущения в биоценозах - достаточно было заложить нужный молекулярный шифр в генетическую память саргассов, и бурые клубки, как живые мины, уплывали по тайным дорогам течений туда, откуда пришел сигнал опасности, и через рассчитанный ряд поколений Равновесие восстанавливалось.
Бессмертные молчали, но Уисс умел ждать. Он оглядывал горизонт световым зрением, пока звуковая сетчатка отдыхала, полученная от двухлетнего контакта с земами.
Солнце стояло точно в зените и обрушивало на море золотой ток тропического зноя. Вода была прозрачна до невидимости и воспринималась только как плотная прохлада. В ее толще неторопливо поворачивалось, покачивалось, всплывало буйное разноцветие саргассовых водорослей - от небольших бурых шаров, щедро инкрустированных серебряными пузырьками воздуха, до многометровых островов зеленовато-коричневой волокнистой массы, над которыми радужными бабочками вспыхивали летучие рыбы.
