Рэй Брэдбери - В мгновение ока
В руках у Роджера Бентли был старый, облезлый патефон. Из-под стальной иглы вырывалось шипение и потрескивание. Соседи выстроились полукругом.
— Похоронного марша не будет, — коротко объявил Роджер. — Только это…
И голос из далекого прошлого стал выводить историю о том, как хозяин, вернувшись с курорта, расспрашивает домочадцев, что произошло в его отсутствие.
Они ему: «Все хорошо, любезный наш хозяин». А потом спохватились: «Одна беда — собака ваша сдохла. Ох, даже вспомнить тяжело».
Собака? — не верит своим ушам хозяин. — «Да как же так — моя собака сдохла?! Как это все произошло?»
«Виной всему — горелая конина».
При чем тут горелая конина? — пытает хозяин.
«У нас намедни вспыхнула конюшня». Ну, собака, мол, объелась горелой конины и сдохла.
Да как же так? — кричит хозяин. — «И почему огонь попал в конюшню? Как это все произошло?»
«Да ветром искру принесло, лошадок крепко припекло, собака сразу тут как тут…»
Ветром искру?… — выходит из себя хозяин. — Как это все?…
«Да занавески занялись, до неба искры поднялись…»
Занавески? Неужто сгорели занавески?!
«Да поминальная свеча была куда как горяча…»
Поминальная?
«Да ваша тетушка слегла и Богу душу отдала, а поминальная свеча была куда как горяча, и занавески занялись, до неба искры поднялись, их в стойло ветром принесло, лошадок крепко припекло, собака сразу тут как тут…»
Короче: все хорошо. Одна беда — собака ваша сдохла!
Пластинка издала прощальный хрип и умолкла.
В тишине у кого-то вырвался сдавленный смешок, хотя в песне говорилось о смерти — собачьей и человеческой.
— Теперь, по всей видимости, нас ждет лекция? — Родни был в своем репертуаре.
— Нет, проповедь.
Роджер Бентли положил руки на конторку, сверяясь с несуществующими заметками.
— Трудно сказать, что привело сюда нашу семью: мысли о Песике или же о нас самих. Думаю, верно и то и другое. Мы живем себе — и горя не знаем. Сегодня на нас впервые обрушилось несчастье. Конечно, не стоит гневить судьбу, чтобы, не дай бог, не накликать новые беды. Но давайте попросим: смерть, сделай милость, не спеши в нашу сторону.
Он повертел в руках пластинку, будто читая слова песни среди спиральных дорожек.
— Все было хорошо. Вот только на тетушкиных похоронах от свечи вспыхнули занавески, искры разнесло ветром, и собака приказала долго жить. У нас же — как раз наоборот. Много лет все было хорошо. Никто не мучился сердцем, не страдал печенью, жили — не тужили. Нам ли сетовать?
Тут Роджер Бентли заметил, что Родни следит за временем.
— Когда-нибудь придет и наш срок. — Роджер Бентли заторопился. — В это трудно поверить. Мы избалованы благоденствием. Но Сьюзен правильно сказала: Песик своей смертью послал нам осторожное напоминание, и мы должны прислушаться. А заодно порадоваться. Чему? — спросите вы. Тому, что мы стоим у истоков невероятной, поразительной эры — эры долголетия, которая останется в веках. На это можно возразить: если будет война, все пойдет прахом. Не знаю… Скажу только одно: хочу верить, вы все доживете до глубокой старости. Лет через девяносто люди победят сердечные болезни и злокачественные опухоли, а потому станут жить дольше. В мире будет меньше горя — и слава Богу. Легко ли этого достичь? Нет, нелегко. Возможно ли к этому прийти? Да, возможно. Не везде, не сразу. Но в конечном счете мы приблизимся к этой цели. Вчера я вспоминал, что полвека назад проведать дядю с тетей, деда и бабушку, братьев-сестер ходили на кладбище. Все разговоры вертелись вокруг смерти. От нее было некуда деться. Время вышло, Родни?
Сын жестом дал понять: осталась одна минута.
Роджер Бентли понял, что пора закругляться.
— Конечно, и в наши дни умирают дети. Но не миллионами. А старики? Они перебираются в теплые края, а не в мраморные склепы.
Отцовский взор охватил всех присутствующих, которые с подозрительно блестящими глазами сидели на скамьях.
— Да что далеко ходить, посмотрите друг на друга! А потом оглянитесь в прошлое. Тысячелетия ужаса и скорби. Не представляю, хоть убейте, как родители могли сохранять рассудок, теряя детей! Но они жили дальше, хоть и с разбитым сердцем. Между тем, чума и обыкновенный грипп все так же уносили миллионы жизней. Так вот, мы сейчас вступаем в новую эру, но пока этого не осознаем, потому что находимся в эпицентре урагана, где царит спокойствие… Сейчас я закончу, скажу лишь последнее слово о Песике. Мы его очень любили и потому устроили эти проводы, хотя кому-то такие ритуалы могут пoказаться излишними. Но мы ничуть не жалеем, что приобрели для него участок и договорились посвятить ему прощальную речь. Это не значит, что мы непременно будем приходить к нему на могилу, но кто знает? По крайней мере, у него есть место. Песик, старина, пусть тебе земля будет пухом. А теперь давайте воспользуемся носовыми платками.
Все присутствующие дружно высморкались.
— Папа, — заговорил вдруг Родни, — а можно… еще разок прокрутить пластинку?
На него устремились изумленные взгляды.
— Именно это, — сказал Роджер Бентли, — я и сам хотел предложить.
Он опустил иглу на дорожку. Послышалось шипение.
В том месте, когда в стойло попала искра, когда мясо подкоптилось, а собака лопнула от обжорства, дверь маленького ритуального зала тихо стукнула.
Все головы повернулись назад.
На пороге стоял никому не известный человек, держа в руках плетеную корзинку, из которой доносилось хорошо узнаваемое слабое тявканье.
В том месте, когда у гроба дрогнула свеча, от которой вспыхнула занавеска, и в стойло попала искра…
…все домашние, потянувшись к солнечному свету, окружили незнакомца и дождались главу семейства, чтобы тот отогнул край покрывала и позволил им запустить руки внутрь корзины.
Как впоследствии говорила Сьюзен, лучше бы ей в тот миг дали почитать телефонный справочник.
Ведьмин закут
The Witch Door, 1995 год
Переводчик: Е. Петрова
Был стук в дверь, яростный, истовый, неукротимый стук, рожденный из безумия, страха и жажды быть услышанным, выбраться на волю, найти спасение. Был грохот кулаков по невидимой притолоке, были глухие удары, толчки, рывки, скрежет! Чем-то острым царапали по деревянной филенке, выковыривали загнанные по самую шляпку гвозди. Были сдавленные крики в чулане, и неразборчивые мольбы, и зов на помощь, а потом тишина.
Тишина была тягостнее и страшнее всего прочего.
Роберт и Марта Уэбб сели в кровати.
— Слышал?
— Вот опять.
— Это на крыльце.
