Георгий Мартынов - Гианэя
Гианэя по-прежнему не замечала Муратова, изредка обращаясь к Гарсиа. Она была задумчива и казалась рассеянной.
Пред креслом Стоуна помещался большой инфракрасный экран. Обычные, видимые цвета не отражались на нем, и лунный пейзаж казался причудливым сочетанием черно-белых пятен, в которых только опытный глаз мог разобраться.
Стоун не слишком рассчитывал на этот экран. Он больше надеялся на живое инфракрасное зрение Гианэи. Перед самым отъездом он спросил, уверена ли она в том, что сможет увидеть базу.
— Насколько я знаю, — был ответ, — она расположена открыто. Почему же я могу не увидеть ее? Лишь бы вы оказались достаточно близко.
Она говорила равнодушным тоном, но Стоун верил ее словам. Кроме того, он помнил, что Гианэя хорошо видит на таком расстоянии, на каком человек Земли ничего не увидит без бинокля.
Она сидела рядом с ним, со скучающим видом рассматривая скалы. Оба смотрели вперед. Немного дальше было место Гарсиа, он следил за северной стороной. Восточная была поручена Вересову, а южная Токареву и Муратову.
Кроме Гианэи, никто не мог непосредственно увидеть базу, но ее и не стремились непременно увидеть. Искали удобное для базы место, такое, где сами люди поместили бы подобную базу, будучи на месте соотечественников Гианэи.
Считалось наиболее вероятным, что если база находится здесь, то расположена у подножия скал, то есть с северной стороны.
Машины шли медленно, со скоростью пятнадцать — двадцать километров в час.
Часа через полтора напряженное внимание несколько ослабло, и Муратов стал думать о другом. Он снова вернулся к мыслям о Гианэе и о причинах ее гнева.
Ему казалось, что не было никаких причин. «Но, может быть, — подумал он, — я ошибаюсь, и Гианэя вовсе не рассердилась на меня, а просто боится дальнейших вопросов с моей стороны. И избегает меня только потому, что не хочет отвечать мне».
Эта мысль была ему приятна. Неожиданная враждебность Гианэи огорчала Муратова.
Как и чем исправить положение?
Прошел еще час. Вездеходы находились уже более чем в пятидесяти километрах от станции. Постепенно всех участников экспедиции начала одолевать скука.
Стоун почувствовал это.
Его вездеход остановился. За ним остановились и другие машины.
— Предлагаю позавтракать, — весело сказал Стоун. — Отдохнем и отправимся дальше.
— На какое расстояние вы думаете удалиться сегодня? — спросил Токарев.
— Не более как на семьдесят километров. Если верить тому, что сказала Гианэя, то дальше искать бесполезно. Будет хорошо видна Земля. А Гианэя говорила, что база расположена в таком месте, откуда Земли не видно. Может быть, успеем сегодня же осмотреть и восточную сторону.
— Это будет утомительно.
— Не страшно. Медлить нельзя. Я вижу, что вы, жители Луны, обленились здесь, — пошутил Стоун.
От завтрака все отказались, и, простояв минут десять, машины снова пошли вперед.
— Товарищи, не поддавайтесь рассеянности, — сказал Стоун, адресуя свои слова не только экипажу своей машины, но и всем остальным. — Смотрите внимательнее. Сюда мы не вернемся второй раз.
— Смотрим! Смотрим! — прозвучали из динамика ответы. — Смотрим, но ничего не видим, — узнал Муратов голос Синицына.
— Увидим, можете быть уверены, — ответил Стоун. — Если не сегодня, так завтра.
Вдруг Муратов услышал, как Гианэя спросила Гарсия:
— Скажите, как у вас на Земле относятся к смерти?
— Я думаю, так же, как и в любом другом населенном мире, — ответил инженер, видимо, удивленный столь неожиданным вопросом.
— Это не ответ. — Муратову послышалось, что голос Гианэи звучит раздраженно. — Вы не могли бы ответить точнее?
Гарсия долго молчал, очевидно, обдумывая, что сказать. Муратов решил, что настал удобный момент снова заговорить с Гианэей.
— Смерть, — сказал он, не оборачиваясь, — это грустный факт. Но, к сожалению, неизбежный и обязательный. Люди смертны, и тут ничего нельзя сделать. Когда умирает близкий человек, — это большое горе для тех, кто его знал. Умирает нужный человечеству, — это горе для всех. А когда умираешь сам, жалеешь, что мало успел сделать. Мы относимся к смерти как к неизбежному злу и надеемся в будущем победить ее.
Он не знал, хочет ли Гианэя слушать его. Но она слушала и не перебивала, этого было пока достаточно.
Но оказалось, что его заключение было поспешно.
— Я жду ответа, — сказала Гианэя.
— Разве вы не слышали, что сказал Виктор? — спросил Гарсиа.
— Я спрашиваю у вас.
— Я полностью присоединяюсь к сказанному им.
Через несколько минут молчания Гианэя снова обратилась к Гарсиа.
— Оправдывается ли у вас на Земле самоубийство или убийство? — спросила она.
— Это совершенно разные вещи, — ответил Рауль, — их нельзя соединять одном вопросе. Убийство оправдать невозможно. Это самое тяжкое и самое отвратительное преступление, какое только можно вообразить. А что касается самоубийства, то все зависит от его причины. Но, как правило, мы считаем самоубийство актом слабости воли или проявлением трусости.
— Значит, и у вас нельзя называть этот акт «прекрасным»?
«Так вот оно что! — подумал Муратов. — Ее оскорбило, что я назвал смерть Риагэи «прекрасной». Но ведь должна она была понять, какой смысл я вложил в это слово».
— Конечно, — ответил Гарсиа. — Самоубийство отнюдь не прекрасно.
— Я недавно слышала другое, — сказала Гианэя.
— От кого?
Муратов сидел спиной к Гианэе и не видел, указала ли она на него или нет. Но словесного ответа не последовало.
Здесь проявилась разница во взглядах и понятиях людей Земли и соотечественников Гианэи. Очевидно, на ее родине добровольная смерть от любой причины выглядела и считалась настолько некрасивой, что, услышав слова Муратова, Гианэя посчитала его «нравственным уродом» и не захотела общаться со столь «низким интеллектом».
Он едва не рассмеялся. Но весь этот разговор доставил ему большое удовольствие. Он показывал, что Гианэя все время думает об их «ссоре», что размолвка ей так же неприятна, как и самому Муратову.
Но было и другое, гораздо более важное. Вопросы Гианэи окончательно подтверждали, что Риагэя уничтожил корабль. Он покончил самоубийством и убил своих спутников. Не случайно, как полагал Гарсиа, Гианэя объединила оба вопроса в один.
«Надо оправдаться перед ней, — подумал Муратов. — Надо пояснить ей мои слова, если она сама их не может понять».
И он сказал:
— Самоубийство никогда не может быть прекрасным. Никогда! За исключением одного-единственного случая: когда оно совершается для блага других. Но в этом случае надо говорить не о самоубийстве, а о самопожертвовании. Это разные вещи. Пожертвовать собой, чтобы сласти других, — это прекрасно!
