Ричард Бах - Дар тому, кто рожден летать
Последний раз Кот появился возле полосы в марте. В переделку снова угодил Джекобс. Он передал по радио, что у него падает давление масла и что он пытается его поднять до нормы. Облака были на значительной высоте - три тысячи футов. Он по радару вышел на базу и опустился ниже облачного слоя, передал, что видит полосу.
Майор Роберт Райдер примчался к диспетчерской на своем служебном автомобиле, когда до него долетело известие об этом происшествии. Вот оно, подумал он. Мне придется увидеть как Джекобс погибнет. Он закрыл за собой стеклянную дверь диспетчерской как раз в тот момент, когда пилот спросил: Кот там внизу есть?
Райдер взял бинокль и пробежался взглядом по краю взлетной полосы. Перс спокойно сидел и ждал. - Кот здесь, - серьезно сказал командир эскадрильи диспетчеру, и тот не менее серьезно передал эту информацию Джекобсу.
- Давление масла на нуле, - сказал пилот, просто констатируя факт, а затем: - Двигатель отказал, штурвал заблокирован. Попробую перевести его на аварийный гидравлический насос. - Прошла секунда, другая, и в эфире раздалось: - Не выходит. Я покидаю самолет. - Он развернул самолет в направлении обширного лесного массива и катапультировался. Двумя минутами позже он растянулся на промерзшем перепаханном поле, и парашют, словно усталая бабочка, накрыл его сверху.
Позже комиссия установит, что у самолета, который врезался в землю, полностью отказали обе гидравлические системы. Аварийный гидравлический насос вышел из строя еще до столкновения с землей, и самолет потерпел крушение в совершенно неуправляемом состоянии. Потом Джекобса похвалят за его решение не сажать поврежденный самолет.
Но все это будет потом. А пока, в тот момент, когда парашют Джекобса скрылся за невысоким холмом, Райдер опустил бинокль и посмотрел через него на серого персидского кота, который вдруг встал и роскошно потянулся, цепляясь когтями за промерзшую землю. Он заметил, что на теле у кота была отметина. На его левом боку от плеча до ребер тянулся широкий белый шрам, которого не мог скрыть серый бойцовский мех. Голова кота величественно повернулась и янтарные глаза уставились прямо на командира 167-й Тактической Истребительной Эскадрильи.
Кот моргнул один раз, неспешно, можно даже сказать, довольно, и. b/` "(+ao прочь, чтобы навсегда исчезнуть в высокой траве.
&
Диспетчерская, 04: 00
Я закрыл за собой дверь как раз в тот момент, когда стрелка двадцатичетырехчасового хронометра прошла через отметку 03: 00. В диспетчерской, конечно же, было темно, но это была темнота совсем иного рода, чем та, из которой я только что пришел. Ту темноту любой мог использовать, как ему вздумается - для честных дел или для преступных, или для ведения войны, об угрозе которой кричат газеты.
Темнота в этом замке из стекла и стали была особой. От всего, чего она касалась, веяло духом профессиональной необходимости - хронометр, тихо шипящие радиоприемники, выстроившиеся в ряд вдоль одной из стен, безмолвное скольжение бледно-зеленой линии радара, без устали подметающей горизонт. Эта профессиональная темнота раскинулась над миром тех, кто летает на самолетах. В ней не было никакого злого умысла, никто под ее покровом не собирался сбивать самолеты или мешать их полету. Это была просто обычная рабочая темнота. Радиомаяк, с деловым жужжанием вращающийся над нашими головами, не собирался вступать с ней в бой, он просто отмечал на темной карте то место, где есть посадочная площадка.
Двое операторов, дежуривших в эту могильно-темную смену, ждали меня. Они, на миг разгоняя темноту оранжевыми огоньками сигарет, по очереди протянули мне руку.
- Что привело тебя сюда в такое время? - тихо спросил один.
В эту смену все разговоры велись полушепотом, словно чтобы не разбудить город, который спал у нас за спиной.
- Мне всегда было интересно, как это, - ответил я.
Другой диспетчер рассмеялся, опять-таки вполголоса.
- Ну вот, теперь ты знаешь, - сказал он. - На примере этой минуты можно хорошо почувствовать, как здесь всю смену.
В динамиках продолжал едва слышно потрескивать эфир, а бледная линия радара бесконечно ходила по кругу, без малейших признаков усталости. Аэропорт замер в ожидании. В эту минуту, где-то там, в усыпанном звездами ночном небе, упорно пробивался вперед авиалайнер, нацелившись своим носом на площадку, которую защищала наша стеклянная крепость. Он даже не появился еще на дальнозорком оке радара, но с нами заговорил его командир, справляясь о метеоусловиях и перелистывая при этом бумаги в своем планшете в поисках посадочных карт. Его двигатели мерно гудели там в темноте, и стрелки приборов расхода топлива были почти на нуле, подтверждая, что полет был долгим.
Но в диспетчерской воздух был тих и спокоен. Голубые звезды огней, обрамляющих рулежные дорожки, застыли неподвижно-правильными созвездиями. Они готовы были повести за собой любого пилота, если бы ему вздумалось в такое время выруливать на полосу.
Вдруг внизу на стоянке легких самолетов вспыхнул фонарик. Его короткий луч желтым глазом лег на бетон. Затем глаз прыгнул вверх и оказался на стройном фюзеляже Бонанзы, нащупал дверцу и исчез в глубине кабины. Через мгновение он снова появился, и на долю секунды я увидел силуэт пилота, который с фонариком в руках ступил вниз с крыла.
Диспетчеры продолжали вполголоса беседу о том, где они побывали и что видели. А я зачарованно следил за светом фонарика. Куда направляется этот пилот? Почему он решил пуститься в путь так задолго до восхода солнца? Он здесь транзитом, и теперь направляется домой, или наоборот, здесь его дом, а он собрался в чужие края?
Желтое пятнышко света задержалось на мгновение, освещая шарниры элеронов, потом скользнуло по передней кромке правого крыла и исчезло под ним, в углублении для шасси. Внезапно оно появилось на обтекателе $"(# b%+o и застыло, терпеливо ожидая, пока все его замки будут открыты и он будет поднят. Затем оно нетерпеливо прыгнуло вовнутрь, осмотрело контакт у свечей зажигания, проверило уровень масла и секунду-другую довольно побродило по ребристым цилиндрам, по основанию двигателя. Вслед за этим обтекатель вернулся на место и его замки защелкнулись. Свет стал ярче, пробежав вдоль размашистого винта, и исчез на другой стороне самолета. Затем снова появился на фюзеляже и забрался в кабину.
На полосе было все так же темно, как и тогда, когда я только пришел, но теперь в ночном мраке появился человек, который подготавливал к полету свой самолет. В бинокль мне удалось разглядеть тусклый свет индикаторов, когда они зажглись в его кабине, еще через минуту загорелись красный и зеленый бортовые огни, и машина обрела видимый объем. Внезапно тишину в нашем замке нарушил голос.
- Диспетчерская, Бонанза четыре семь три пять Браво с дополнительной стоянки, выруливаю на взлет.
Голос оборвался так же внезапно, как и возник.
Из нашего стеклянного куба ему ответил диспетчер. Его ровный профессиональный голос прозвучал в микрофон так, словно это был уже не первый, а тысячный вызов за сегодняшнее утро.
Темноту стоянки пронзил яркий белый луч, и в его свете стали видны на бетоне желтые и белые линии. Луч света поплыл мимо голубых созвездий и направился к концу длинной взлетной полосы, с обеих сторон обрамленной дорожкой из белых фонарей. Там он остановился и погас. Даже в бинокль не удалось бы разглядеть тусклые огни в кабине, лишь по короткому темному разрыву в ленточках голубых огней рулежной дорожки можно было догадаться, что на полосе есть самолет. В наших динамиках снова раздался голос.
- Диспетчерская, три пять Браво; думаю, меня можно поставить в очередь на взлет.
- Неглупый парень, - сказал диспетчер и взял микрофон. - Принимаю в очередь, три пять Браво. Взлет разрешаю, ветер постоянный, движения в воздухе нет.
- Принял, три пять Браво, иду на взлет.
Темное пятно побежало по полосе огней, и через пятнадцать секунд на летном поле снова сияли все огни, а мигающее зеленое пятнышко самолета скрылось за темным горизонтом.
- Прекрасная ночь, - задумчиво произнес в эфир пилот. И снова наступила тишина.
Это были последние слова, которые мы услышали от три пять Браво. Его огни растворились в ночном небе, и мне уже никогда не узнать, где его дом, куда он направился этой ночью и кто он вообще такой. Но в этих последних словах пилота Бонанзы, записанных в диспетчерской на бесстрастную магнитную ленту, чувствовался намек на то, что пилоты отличаются от всех прочих людей.
У каждого из них есть один и тот же непередаваемый опыт полета наедине с собой. Если к тому же их очаровывает одна и та же красота неба, то у них слишком много общего, чтобы стать когда-либо врагами. У них слишком много общего, чтобы не быть братьями.
Летное поле снова погрузилось в терпеливое ожидание, - до следующего самолета.
Какое это было бы братство! Настоящий союз всех тех людей, кто поднимает в небо воздушные аппараты.
